Осенью 1940 года я прибыл для дальнейшего прохождения службы в 54 авиационный бомбардировочный полк, который стоял на аэродроме в четырёх километрах от г.Вильно. Велико было моё изумление, когда на другой день среди летчиков-истребителей, направлявшихся в столовую, я увидел своего брата Ивана. Не меньше обрадовался и он. Вечером, после ужина, встретились. Рассказам, расспросам не было конца. Ведь мы не виделись уже два года. После окончания Вязниковского аэроклуба в 1938 г. Иван был направлен в Чкаловскую военную школу пилотов. Окончил её, стал истребителем и некоторое время служил в Великих Луках, а оттуда их полк перелетел сюда. Город Вильно в сентябре 1939 года был освобождён от польской оккупации Красной армией и вскоре передан Литве. В октябре того же года с Прибалтийскими республиками, в том числе и с Литвой, СССР заключил договоры о взаимопомощи, по которым в этих республиках разместили ряд гарнизонов Красной Армии. Однако против наших гарнизонов, военнослужащих учинялись различные провокации вплоть до похищения и убийств наших военнослужащих. Иван рассказал, как в июне 1940 года аэродром блокировали литовские войска. На самолёты и аэродромные сооружения были направлены пулемёты, пушки. Личный состав спал под самолётами, готовый в любой момент дать отпор. Ивану со звеном было приказано взлететь, произвести разведку. С большим трудом удалось подавить желание проштурмовать противника. Через три дня блокада была снята. В июне 1940 г. прошли выборы, приведшие к власти представителей народа. Здесь вот, на аэродроме, и стоял полк, в котором служил брат. Летали они на истребителях "Чайка". Расскажу о себе. После окончания педучилища я, как и многие мои сверстники, попросил направить меня на работу в Сибирь, хотя меня оставляли работать в городе, даже чуть не заслали на учёбу в Ленинградскую военно-медицинскую академию. Через полтора года работы учителем я был призван в армию. К величайшей моей гордости, о чём я тут же отписал домой, я стал пулемётчиком N 1 на тачанке. Сбылась мечта - в детстве все после кинофильма "Чапаев" хотели стать пулемётчиками. Но не долго я оставался "чапаевцем". Вскоре нас, шестерых из полка, имевших среднее образование, направили в авиационную школу ШМАС в Калачинск возле Омска. После её окончания стал воздушным стрелком-радистом, звание - старшина. Направили на службу в г. Каунас в штаб авиадивизии. Всё здесь для нас казалось ново, интересно, а порой и дико. Провокации, о которых я уже писал, загнали нас на житьё в мужской монастырь. Два месяца мы там жили. Ограждён он был высокой (метров восемь) толстой кирпичной стеной. Одно из зданий освободили от монахов и передали нам. Под жильё отвели монашеские кельи - вполне благоустроенные комнаты. Кровать, стол, тумбочка, отдельно туалет, ванная, угол для моления. Винтовой лестницей с первого до четвёртого этажа соединялись залы-библиотеки (по 100 кв м примерно). Литература имелась во множестве, разная, в том числе иностранная, не говорю уж о католической. В одном крыле здания часть первого этажа занимала громадная зала, и здесь я впервые увидел орган, поиграл на нём. На втором этаже - физический кабинет. На третьем - химический, этажом выше - биологический. Все хорошо оборудованные. Наши техникумы по сравнению с этим - убожество. Вот так монахи! Как это далеко от того, что нам о них говорили в школе. По территории монастыря нам не очень разрешали ходить. Да и некогда было, так как с утра уезжали на аэродром. Но всё же наблюдали. Распорядок дня у монахов строгий. Обычно с 6 до 7 часов вечера они парами и в одиночку прогуливались по большому парку. Посреди него была крытая веранда с пинг-понгом (настольный теннис). Его я впервые видел. Однажды в субботу мы с другом пригласили девушек. Расположились на веранде, смеялись, играли. А это был как раз час вечерней прогулки и благочестивых размышлений служителей бога - и вдруг такой соблазн. Со следующего дня час прогулки перенесли на другое время, да и нам запретили приглашать девушек. Шестого ноября вообще произошла забавная история. Украшали здание к Октябрьскому празднику. Лозунги, флаги. Один из флагов прикрепили на балконе 4-го этажа к перилам. Вечером видим, монахи что-то с неудовольствием поглядывают на нашу наглядную агитацию. Минут через двадцать неторопливо прошествовал настоятель монастыря с двумя служками. Постоял. Поглядел. Направился в штаб дивизии. Минут через пять ушли. Вслед за ними выскакивает комиссар дивизии. Уставился на флаг на четвёртом этаже. Мы заинтересовались. Оказывается, если на флаг смотреть прямо, он как раз бесстыдно проектируется между ног Матки бозки Ченстоховской, изображение которой в рост человека располагалось на стене. Смех и грех. Приказано было немедленно передвинуть флаг на угол балкона. Монахи успокоились. Вот так мы познакомились с монашеской действительностью. А вскоре меня перевели на службу в Вильно в экипаж комиссара эскадрильи в 54 полк, где я и встретился с Иваном. Теперь мы служили с братом в одном месте. В середине июня 1941 г. шесть экипажей нашего полка получили задание перегнать самолёты СБ в авиационную школу, располагавшуюся в Тоцких лагерях под Чкаловым (мы стали получать новые самолеты АР-2 и летали уже на них). Я летел в экипаже лейтенанта Васи Кибалко, к которому был переведен на этот полёт. Оказывается, курсанты школы прошли курс теоретического обучения, но на боевых самолётах еще не летали, так как их не имелось в школе (лишь учебные "спарки"). Нетрудно представить радость курсантов, когда мы сели на их аэродроме. Нас качали, носили на руках. А мне досталось особо, так как среди встречавших я увидел (вернее они заметили меня раньше) Рассказова и других ребят, с которыми учился вместе в Горьковской школе г.Вязники. После окончания средней школы и аэроклуба в родном городе они попали сюда в авиашколу и "припухали" здесь в ожидании самолётов. Встреча у меня осталась в памяти, хотя этих ребят на фронте потом я не встречал (говорили в городе, что они все погибли). Любезные хозяева на радости вечером выставили нам бочку пива, припасённую с большим трудом заранее. Мы рассчитывали погулять здесь дня два-три, а я отсюда должен был ехать в Томск в пединститут для поступления на заочное обучение. Однако ночью неожиданно пришла телеграмма из полка, в которой командир категорически приказывал срочно возвратиться в Вильно. Делать нечего. Поехали. Уже в поездах встречали много военных, вызванных телеграммами в свои части. Догадок, самых фантастических, было много. В Вильно приехали вечером 21 июня. Добрались пешком до аэродрома. К великому удивлению, наших самолётов не оказалось (не считая нескольких неисправных). В проходной нас встретил дежурный. Он рассказал, что наш полк и полк Ивана перелетели днём на запасные полевые аэродромы, казарма опечатана, а нам можно переспать до утра в лагере. Если ночью будет автомашина на аэродром, разбудят. Пришли в ангар, набрали самолётных чехлов и вроде подходяще устроились с ночлегом - много ли надо военному. Так как на другой день было воскресенье, то все стали просить командира группы не торопиться завтра на аэродром, а отдохнуть денёк в городе. Легли что-то около полуночи. Вдруг прибежал дежурный и сообщил, что едет машина в полк. Последовала команда "Встать, садиться на машину". Увы, наши расчёты погулять в Вильно рассеялись, как мираж. Полевой аэродром располагался километрах в 15-18 от Вильно в Кивишках. Туда мы добрались часа в два утра. Стоял такой густой туман, что буквально в трёх шагах ничего не было видно. Нас развели по палаткам, но заснуть не удалось, так как прозвучал горн тревоги. Это было часа в три утра. Вскочили. Оделись. В тумане ничего не видно. С трудом нашли свой самолёт и техников. Подбегаем к стоянке самолёта. Там уже кипит работа. Включились и мы. Оружейник хлопотал у бомболюка, подвешивал боевые бомбы. Моторист помогал ему. Так как я был в экипаже комиссара эскадрильи Верховского, то спросил Кибалко, как мне определиться. Он посоветовал работать пока на его самолёте (потом меня так и оставила у него). Начал налаживать пулемёт, опробывать рацию. Лётчик и штурман убежали на КП. Помаленьку стал рассеиваться туман. Нас, приехавших из Чкалова, заметили. Начались расспросы. Вдруг вдали, на высоте около тысячи метров, показалась группа самолётов в направлении на Вильно. Конфигурация незнакома. Нас стали расспрашивать, не видели ли мы таких в тылу. Хотя мы и не видели, но стали "загибать" (а на это все авиаторы мастера), что очевидно это ИЛ -2 (под чехлами мы их видали в Саратове). На самом деле это были немецкие самолёты Ю-87, немножко похожие на наши штурмовики. Незнакомцы летели просто группой, почти не соблюдая строя. Задрав головы, мы любовались приличной скоростью самолётов. А так как в июне ожидались большие учения, то полагали, что они начались, и полёт незнакомых самолётов, наш перелет сюда, да и тревога являются подтверждением тому. Самолёты пролетели прямо над нами. Почему они нас не разбомбили, до сих пор для меня остается тайной. Или помешали остатки тумана, или их внимание было сосредоточено на г.Вильно и нашем стационарном аэродроме. Одним словом, через несколько минут они оказались над нами. Разошлись в круг, начали пикировать. Появился дым. Любопытная (если можно так выразиться) деталь: первыми бомбами, как нам потом рассказали, был разбит ангар, в котором мы располагались на ночлег. Мы любовались этой картиной, думая: падают учебные бомбы, но почему такой большой дым? От дальнейших недоуменных размышлений на тему о том, что происходит, отвлекла ракета с КП, означавшая команду: "Выруливай на вылет". Помню, что полевой аэродром был неважный, экипажи с него ещё не летали, и Вася Кибалко на взлёте еле успел оторвать самолет, задев за макушки елей. Так мы полетели на первое боевое задание. Это было часов в 5 утра. Полагая, что вылет учебный, я не надел парашют. Он прицеплялся на лямки спереди и очень мешал. Пусть валяется в кабине. И пулемёт не зарядил - с ним много возни потом. До войны нашему полку давалась на случай войны основная и запасная цели. И маршрут прорабатывался в соответствии с этим. Основной целью был железнодорожный узел г.Кёнигсберг. Считая вылет учебным, набираем высоту над аэродромом. А надо было набрать 6 тысяч метров. Набрали 2 тысячи. Кодом по радио запрашиваем землю подтвердить задание. Подтверждают. Набрали 4 тысячи. Запрашиваем опять. Подтверждают. Надо надевать кислородные маски. Набрали 6 тысяч, легли на маршрут. Не долетая до границы увидели на земле пожары, а кое-где и орудийную стрельбу. Стало ясно, что это настоящее боевое задание. Срочно надеваю парашют, заряжаю пулемёты. Подлетаем к Кёнигсбергу. Отбомбились, ложимся на обратный курс. Ни истребителей противника, ни зенитного огня не встретили. Немцы, видимо, не рассчитывали на такое "нахальство" с нашей стороны. Но вот появились немецкие истребители, уже в районе границы. Сходу они сбили несколько наших самолётов. Длинной очередью немцу удалось поджечь наш самолёт. Подлетев к нам метров на 20-30, он сделал крен и стала видна его улыбающаяся морда. Без особого прицеливания успеваю всадить очередь из пулемёта. К величайшей моей радости фашист загорелся и стал падать. Горели, падали и мы. Что делать? Надо прыгать. Вот когда пригодился парашют. Срываю колпак над кабиной. Подтягиваюсь, чтобы выпрыгнуть. Но самолёт падал беспорядочно, кувыркался и все попытки оказывались бесплодными, отбрасывало от одного борта к другому. Смотрю на высотомер. Стрелка его упорно показывает уменьшение высоты, 5000-4000 метров. А я никак не могу выбраться из горящего самолета. Так продолжалось примерно до 1000 метров. До сих пор перед моими глазами эта стрелка, упорно ползущая к нулю. Появилась даже мысль, что мне крышка. И вдруг я оказался в воздухе. Очевидно, меня при перевороте самолета выбросило из кабины. Не сразу сообразил, что делать. И уже совсем инстинктивно выдернул кольцо парашюта. Он раскрылся. Через 7-10 секунд я оказался висящим на дереве. Оказывается, всё это происходило над лесным массивом. Расстегнул лямки парашюта, подтянулся к стволу дерева и спрыгнул на землю. Осматриваюсь. Вблизи оказалась лесная дорога. Так как во время боя я потерял ориентировку, решил идти на восток. Прошел метров 300. Вдруг из-за дерева выскакивает человек с пистолетом в руке и предлагает поднять руки. Это оказался капитан Карабутов из нашего полка, тоже сбитый. Недоразумение разъяснилось. Идём вдвоем. К нам присоединились ещё несколько человек из нашего полка. 3атем пехотинцы. Они сообщили, что немцы уже где-то впереди нас. Стали идти осторожнее, искали исправную машину из числа брошенных на дороге. Нашли. Сажусь за руль. Карабутов рядом. Вот где пригодилась уменье управлять автомобилями, которые мы гоняли в свободное время по аэродрому. Бензина оказалось в баке маловато и мы решили подзаправиться. В брошенных машинах его не попадалось. Но вот видим на дереве стрелку-указатель на МТС. Повернули. Впереди показалась ограда и открытые ворота. Въезжаем. К нашему ужасу, метрах в 50 стоят немецкие танки. Танкисты стоят группой в стороне. Панически кручу баранку, разворачиваю машину и краем глаза вижу, как танкисты бросились к танкам. Выскочили за ворота и петляем по лесной дороге. Над машиной взрываются снаряды, посылаемые с танков. Но вреда нам они не причинили, да и танки по лесной дороге не могли нас догнать. Пронесло. Через 8-10 км пути догнали отступающую пехотную часть. Узнали, что севернее проходит шоссейная дорога, по ней и движутся немецкие войска; оттуда их танки и завернули в МТС. Поэтому нам и не встретились немцы на этой дороге. Через день мы добрались до аэродрома г.Двинска, куда должны были сесть после боевого вылета.

К февралю 1943 г. мы закончили переучивание, получили новые самолёты и улетели на фронт, на Курскую дугу. Я уже к этому времени стал флагманским стрелком-радистом первой эскадрильи. В марте-мае полк изредка совершал полёты на разведку, на бомбометание отдельных целей. Помогали партизанам. Полёты на помощь партизанам были связаны с большими трудностями. Летать приходилось далеко в тыл врага через аэродромы противника и укрепленные пункты. В один из дней было приказано слетать и сжечь несколько деревень, где были немецкие гарнизоны. Партизаны здесь были окружены и прорывались на юго-запад вот через эти деревни. Надо было расчистить им путь. Взяв в прикрытие девятку американских "Аэрокобр", долгое время летели вдоль линии фронта, привели их в Фатеж, где собирались взамен взять "Яков". "Аэрокобры" должны были здесь сесть и встретить нас уже на обратном пути. Однако тут произошло трагическое событие, которые иногда встречаются. В летевшей перед нами девятке из другого полка два самолёта врезались друг в друга на развороте, загорелись и упали. Проспавшие зенитчики сделали вывод, что их сбили истребители и открыли огонь по "аэрокобрам", приняв их за немцев. "Яки", ждавшие нас в стороне, увидели огонь зениток, горевшие самолёты на земле и тоже приняли "Аэрокобр" за "мессершмидтов" (они действительно похожи), якобы блокировавших аэродром, и ринулись на них в атаку. Так началась драка своих со своими. А мы тем временем делали один... два... круга в стороне, не понимая, что происходит. Несмотря на мои вызовы по радио, истребители прикрытия к нам не подходят. Пришлось запросить по радио кодом командира полка, как нам быть. Последовала команда идти на цель без прикрытия. Чуть позднее нас догнали два наших истребителя, но и те где-то отстали. Шли на цель под облаками на высоте 700-800 метров. Много тревожных минут пришлась пережить. За 90 километров, которые мы летели до цели за линией фронта, под нами проплыли несколько аэродромов противника, укрепленных пунктов. Но ни истребители, ни зенитки не остановили нас, видимо, боясь демаскировать себя. Километров за пять увидели среди лесного массива длинные огненные стрелы, указывающие на деревни, которые мы должны были разбомбить. Перестроились в пеленг, по звеньям, и сбросили бомбы. Развернулись. На месте опорных пунктов врага бушевало море огня. Так же спокойно прошёл и обратный путь к своему аэродрому. Сели сходу, так как у некоторых уже кончался бензин. Во время полётов мы видели, как много немцы сосредотачивали здесь авиации, зениток. И очень удивительна было нам, когда в этих условиях, желая дать отдохнуть отдельным ветеранам полка, нас шестерых послали отдохнуть на две недели в авиационный санаторий, расположенный в Смирновском ущелье под Саратовом. Добирались не без курьезов. Километрах в 8-10 от Курска находился аэродром, с которого мы на "Дугласе" должны были в 10 утра вылететь в Саратов. А до Курска добирались на поезде. Прибыли в середине дня на станцию Лев Толстой. Об этом я хочу рассказать не затем, чтобы кого-то позабавить, а чтоб хоть немного можно было представить, какая обстановка складывалась вблизи фронта, в тылу. Поезд встал. Стоим час, два. Никакого движения. Командир сходил к начальнику станции. Тот ничего утешительного не обещал. Всё пропускали эшелоны с военными грузами, и те не вставали здесь. А дело уже к вечеру. Тогда командир послал телеграмму комдиву. Указал, где остановились, и что нет надежды уехать до утра. Опаздываем на "Дуглас". Нельзя ли нас перебросить туда на У-2. Сесть самолет может на поле метрах в 600 севернее станции. Ответа не последовало, но вскоре над станцией стад кружить У-2 над тем местом, которое мы указали в телеграмме, и пошёл на посадку. В это время наш поезд проявил желание двинуться. Решив, что самолёт нас шестерых до ночи уже не успеет перебросить, в спешке командир говорит мне: "Прыгай (а мы ехали на открытой площадке), лети в Курск на У-2". Прыгнул уже на ходу поезда. Поспешаю к месту посадки У-2. 0сталось метров двести. К своему удивлению замечаю - там крутят пропеллер, чтобы завести мотор. Зачем? И почему там два человека? Выхватываю пистолет, стреляю, чтобы обратить на себя внимание. Обратили. Подбегаю к ним. Спрашивают, кто я такой. Говорю, что они за нами прилетели. У тех глаза на лоб. Объяснили, что они с почтой и никакого отношения к нам не имеют. Ужас! Объяснил им обстановку и попросил перебросить в Курск. Они отвечают, что и сами-то взлететь не могут, так как весенняя почва раскисла и надо ждать до утра, может, подмерзнет. Что делать? Бегу на станцию. Начальник не менее меня был обескуражен. Попросил его узнать по телефону, где состав, на котором едут наши. Узнал. Оказывается, он проехал километров пятнадцать и стоит на железнодорожной станции перед Курском. Попросили пригласить к телефону командира. Минут через 10-15 состоялся разговор. Объяснив командиру пренеприятную новость, я спросил, что делать. Узнал, что их состав еще часа два простоит. Мне было велено догонять их по шпалам пешочком. Не мудрствуя лукаво, решил не терять времени и трусцой двинулся в путь. Разные философские мысли приходили в голову, но отвлекало от них страшное желание курить. Я курил тогда много (а начал в первый день войны). К своему ужасу вспомнил, что у меня нет не только табака, но и никаких документов. Всё это осталось у командира. Протрусив километров десять (уже стемнело), увидел будку объездчика. Зашёл туда и попросил покурить. Посмотрев на меня подозрительно - а вид у меня был распалённый - объездчик дал мне махры на козью ножку. Закурив, я вроде с новыми силами двинулся дальше. Между тем объездчик тут же сообщил по телефону, что забегал диверсант, угрожал пистолетом, отобрал курево и скрылся в направлении Курска. Но там уже определили, что это за диверсант, и не придали значения "патриотическому сообщению". Прибегаю на станцию, весь путь проделав в рекордный срок - полтора часа. А поезд, оказывается, минут пять как ушёл. Измученный, лёг на диване в комнате дежурного. И только к утру, потеряв всякую надежду, приехал в Курск. А там ведь ещё до аэродрома надо добираться километров 8-10. Добрался, точнее - добежал. "Дуглас" уже готовился выруливать на взлёт. Ребята увидели меня, втащили еле живого в кабину. Первым делом: "Дайте покурить". Хорошо мы отдохнули под Саратовом.

Выполняя отдельные задания, полк готовился к большим боям. Готовилась знаменитая курская битва. Дня за 3-4 до начала битвы к нашему самолету прибежал посыльный и передал приказание срочно явиться в штаб полка. Только что на аэродром прилетел представитель истребительного полка, чтобы договориться о порядке сопровождения, прикрытия, огневого взаимодействия, связи. А мне, как я уже писал, приходилось этим заниматься. Прибежал в штаб. Он размещался в землянке. Осмотрелся. И вот уж неисповедимы пути господни. В штабе, в качестве представителя истребительного полка, находился мой брат. Объяснились. Он уже был заместителем командира полка. Не пришлось нам тогда много поговорить. После совещания Иван торопился на свой аэродром. Дело было к вечеру. Улетая, он, по просьбе командира нашего полка, выполнил над аэродромом несколько сложных фигур высшего пилотажа и с резким снижением скрылся. Среди лётного состава быстро распространился слух, что нас будет прикрывать 157 истребительный полк, что в нём порядочно Героев, что вот один из них прилетал и что это мой брат. А я ходил - нос кверху. С первого боевого вылета мы почувствовали разницу в организации прикрытия. Раньше истребители как-то жались к нам, хотя в ряде исключительных ситуаций так и должно быть. Но не всегда. Раньше нам обычно в сопровождение давали 6-8 истребителей. Теперь их стало четыре, и очень редко шесть. Обычно Иван по радио и на земле при встречах с нашим полком говорил, чтобы мы не боялись за хвост, а точнее бомбили. Действительно, за время совместных полетав с их полком мы от истребителей противника на потеряли ни одного самолёта. В период Курской битвы в иные дни, особенно первые, доводилось делать по два-три вылета. И это всё при ожесточённом противодействии истребителей и зениток противника. Зениток было так много, что диву потом на земле давались, как удалось унести ноги, да ещё и поразить цель. Почти после каждого вылета в самолёте насчитывалась масса пробоин от зенитных снарядов. Однажды, проверяя мой парашют, старшина обнаружил в нём осколок, пробивший до десяти слоев шелка и застрявший. Так парашют спас мне жизнь. Был и такой случай. Лежу у нижнего пулемёта, держусь за его ручки и ищу цель. Вдруг чувствую - какой-то удар в грудь. Оказывается, рядом с самолётом разорвался зенитный снаряд, осколок пробил борт, пролетел под правой рукой (они обе были вытянуты), попал в карабин парашюта, перебил его, чиркнул по груди и, попав в орден, вместе с ним пробил левый борт и вылетел. Вот какова была сила удара! А ордена мне потом так и не вернули. Нелегко мне приходилось как флагманскому стрелку-радисту. Надо держать связь с истребителями, с землей, внутри строя со стрелками других самолётов, организовывать огневой отпор истребителям противника. И самому стрелять. Вертишься, как белка в колесе. В эти дни стали наблюдаться случаи использования немцами эфира для дезинформации. Основную и запасную радиоволны я получал обычно утром. Строго ограничивалось их использование в первом вылете. Но немцам удавалось часам к 9-10 установить их и использовать в своих целях. 12 августа мы полетели бомбить железнодорожную станцию Хутор Михайловский. Вдруг по радио открытым текстом получаю команду возвращаться назад с бомбами. Доложил командиру. Тот велел запросить подтверждение паролем, но подтверждения не последовало. Тогда решили цель бомбить. Не раз бывали случаи, когда по радио приятным голосом нас приглашали садиться на немецкий аэродром, обещая райскую жизнь. Отвечали мы обычно словами, которые здесь писать неудобно. Летать мы начали 7 июля. Напряжение боев и потери боевых товарищей действовали угнетающе. В эти дни мы размещались в школе. В классах были построены нары и спали на них поэкипажно. Седьмого у нас сбили один экипаж. Потом второй, третий. Все они лежали на нарах подряд, один за другим (это, конечно, случайность). Но когда сбили третий, то экипаж четвёртого переместился на пол. Вообще-то в авиации примет много, и в них обычно верят. В первые дни боёв под Курском в воздухе наблюдалось известное равновесие в авиации. Однако черев 15-20 дней боев положение изменилось в нашу пользу. Вспоминается один из вылетов. Нам стали давать задания на свободные полёты. Конкретная цель не указывалась, давался район полёта и надо было цель искать самим. Как-то в конце июля нам дали прямоугольник, сторонами которого стали две шоссейные и железная дороги. Вот в нём мы и должны были искать цель. Видим - со стороны Орла на запад движется эшелон с бензоцистернами. Вот это удача! Заходим по ходу его движения, обстреливаем. Сначала лётчики из носовых пулемётов, затем стрелки из хвостовых. Раз зашли, два. Пули попадают в эшелон, а толку нет. Машинист то притормозит, то наберёт скорость. Решили начать на третьем заходе стрельбу пораньше. А в пулемётной кассете пули чередуются: обычная, трассирующая, разрывная, зажигательная, бронебойная. И вот только пули достигли земли, как вспыхнул огненный хвост, мгновенно догнал эшелон и перед нами тот взорвался. Еле успели отвернуть в сторону. Видимо пули в первых заходах, попадая в цистерны, гасли, так как в них еще и заканчивался газ. Но цистерны мы пробивали, бензин на землю вытекал, и нам совершенно случайно удалось его зажечь на земле на третьем заходе. Почему мы сразу не сообразили?

В районе города Лоева наши части форсировали сходу Днепр. На плацдарме завязалась ожесточенная битва. Немецкие самолёты остервенело бомбили переправы, чтобы сорвать пополнение, а вражеская артиллерия обстреливала прорвавшихся за Днепр. Нам было приказано подавить эту артиллерию. Перед одним из вылетов мы на земле договорились о том, что после сбрасывания бомб уходим от цели на свою территорию левым разворотом. Сообщили истребителям. Однако всё изменилось. Недаром говорят, гладко было на бумаге, да забыли про овраги. До нас немецкие позиции на правом берегу Днепра бомбили еще несколько групп. И все они уходили от цели с левым разворотом. Немцы это раскусили, зенитки пристрелялись и шедшие впереди нас группы несли потери от зениток. Плотность огня была очень велика. Всё это мы видели, подлетая к цели. Тогда командир нашей эскадрильи принял решение уходить с правым разворотом, о чем я и передал по радио сообщение истребителям. Бросили бомбы, сделали правый разворот и к своему ужасу увидели, что наши истребители идут влево. Мы остались одни. Пока делали разворот к линии фронта, нас перехватили истребители противника - и в большом количестве. Приготовились к бою, плотнее сомкнулись. Увидев, что мы без сопровождения, немцы решили использовать свое огромное преимущество, и не сбивая, посадить нас на свой аэродром. Взять живьём, так сказать. Стоило нам сделать доворот вправо, к линии фронта, как перед нашим курсом полетели снаряды и пули с их истребителей. Нас всячески отсекали влево. Дело пахло керосином. Как быть? В этот вылет нас сопровождали истребители из другого полка. Но когда еще подлетали к линии фронта, я услышал по радио голос Ивана, который командовал группой прикрытия над нашими переправами через Днепр (группы прикрытия не связаны с сопровождением конкретных штурмовиков или бомбардировщиков). После ранения Иван потерял часть слуха и теперь в воздухе с своем строю его чаще всего вызывали не паролем, а кличкой "глухой". Это я знал, как знали и многие лётчики фронта (а может быть, и немцы). И при подлёте к Днепру я понял, что Иван возглавляет группу прикрытия. Об этом я, кстати, сказал командиру, В трагическую минуту, когда нас окружили немцы, наш командир, прежде чем принять решение на бой, спросил меня, нельзя ли вызвать по радио Ивана. Не зная их пароля, я начал открытым текстом вызывать: "Глухой, глухой, я Григорий, как слышишь?". К счастью, Иван ответил сразу. Я доложил командиру и переключил на него приёмник и передатчик. С моей помощью командир кратко открытым текстом (за что потом был нам втык - ну а что делать?) объяснил обстановку. Узнав, где мы находимся, Иван посоветовал, чтоб мы и дальше, уменьшив скорость, летели в немецкий тыл и ждали его. Имея значительное преимущество в высоте, он повел группу вдогонку за нами и минут через пять по радио передал, что видит нас и начинает бой с фрицами. Мы воспользовались этим, резко увеличили скорость и сделали разворот к своей территории. Немцам уже стало не до нас.

Во время освобождения нашими войсками города Дмитровск-Орловский бомбили гитлеровскую колонну на шоссейной дороге. На земле взяли осколочные мелкие бомбы и теперь сбросили их на колонну. Фашистов с дороги как ветром сдуло. Побросали и машины. Тогда мы перестроились в пеленг по звеньям, сделали второй заход над рассеянной колонной и штурмовали врага огнём из пулемётов. Увлеклись настолько, что многие расстреляли все боеприпасы. Тут подвернулась пара немецких истребителей. Заходят нам в хвост, а отстреливаться нечем. В отчаянии хватаю ракетницу и стреляю по фашисту. Немецкий истребитель признал, видимо, ракету за новый вид оружия и отвалил в сторону. Недаром говорят: век живи, век учись. Хотя не я изобрел такой способ, применялся он и в других частях.

Были на фронте и такие вот дни. С одного из аэродромов в Польше летали на боевое задание. Утром, как обычно, не завтракали. Подкрепились шоколадом и всё. Завтрак на аэродром привезли, но ракета с командного пункта ("на вылет") "испортила" нам аппетит. Слетали. До цели было далеко и бензина осталось мало. Некоторые садились сходу. Садится Извеков, а у него зависли две бомбы внешней подвески. С ними садиться нельзя. Ему со старта дают красную ракету: "Уходи на второй круг". Ушёл. Вызывают по радио, чтобы решить, что делать. А радист его самолёта уже успел выключиться. Заходит на посадку опять, ему опять красную ракету. Все переживаем, чем кончится эта история. Наконец лётчик догадался включить радио и спросить, в чём дело, чего его гоняют, ведь бензина осталось еле-еле, и другие гневные слова он произносил. Ему объяснили и велели аварийно сбросить бомбы в большое озеро километрах в трёх от аэродрома. Извеков сбросил, бомбы там взорвались. Садиться ему пришлось уже поперёк старта - бензин кончился. Предупредили нас, что второго вылета, очевидно, не будет, можно ехать на обед. Поехали. Только расположились в столовой, вдруг с аэродрома ракеты: "Срочно на вылет". Побросали ложки, прыгаем в полуторку и гоним на аэродром. На беду, на крутом повороте открывается задний борт и человек восемь оказались на земле. Да так неудачно, что многих отправили в медсанбат. Почти все они оказались из разных экипажей. Командиру пришлось срочно перекраивать экипажи, а время идёт. Из штаба дивизии спрашивают, почему не взлетаем? Взлетели. Вылет прошел удачно. Но происшествия того дня на этом не закончились. Приезжаем вечером в столовую голодные. Повара подают нам уху, жареную рыбу. Откуда такое богатство, спрашиваем. Оказывается, технари успели разведать озеро, куда Извеков бросил две бомбы, а там оказалась масса глушёных судаков и другой рыбы. Они и набрали бочки две. После ухи нам подали котлеты. Их тоже съели. Ночью у некоторых, в том числе у меня, начались страшные рези в желудке. Нас срочно в медсанбат. Отравление. Сделали промывание. Оказалось, что повар эти котлеты сделал утром, на аэродром привозил, в обед нам предлагал, а съесть их не удавалось. Тогда он подсунул их вечером. Пришлось пролежать два дня. С тех пор я не только в армии, но и дома лет десять не мог есть котлеты. Как командир полка с комиссаром отдувались за этот день, остаётся только предполагать.

Перед Варшавской операцией образовалась пауза. Совершались только разведывательные полеты. Как-то командир полка сказал мне, что мог бы дать отпуск дней на семь для поездки на родину. А ещё раньше я узнал, что предполагается отпуск Ивану. Они стояли тогда от нашего аэродрома километрах в двадцати. Созвонились. Было решено, что я прилетаю на их аэродром на У-2 к вечеру. Переночую. А утром на поезде отправимся в Вязники. Товарищ перебросал меня на аэродром Ивана. Подлетели часов в пять вечера, было облачно, сплошные облака повисли над аэродромом на высоте 700-800 метров. Сели. Я выпрыгнул из самолета и пошёл к стоянкам (товарищ улетел обратно). Спросил лётчиков, где Иван (меня там знали хорошо). Сказали, что даёт провозные полёты молодым лётчикам и находится у посадочного Т. Иван в это время занимал должность заместителя командира полка по лётной части. В это время совершил посадку ЯК. Сел он плохо, промазал, да ещё вдобавок "скозлил" Когда он завернул к Т, то на крыло вскочил Иван. Пропеллер помаленьку крутится, а брат, размахивая руками, видимо, с возмущением, что-то внушает за неудачную посадку молодому лётчику. Тому надо было сделать еще один полёт по кругу. И в это время к ужасу всех нас, наблюдавших это внушение, из облаков прямо над Т под углом градусов 30 вывалялся немецкий самолет Ю-88. Так как он пикировал (точнее планировал) прямо на наш истребитель, то создалось впечатление, что он сейчас будет стрелять. Но дело обстояло, как мы потом узнали, совершенно не так. Немецкий самолёт-разведчик после выполнения задания возвращался на свой аэродром. Так как земля была закрыта облаками, то штурман и лётчик, решив, что линию фронта уже перелетели (на самом деле до нее оставалось 20-25 км), стали пробивать облака. Пробив, к своему удивлению увидели наш аэродром и стали вновь набирать высоту, чтобы скрыться за облаками, от которых они спустились метров на триста. Сначала Иван и лётчик за шумом мотора своего самолёта не слышали шума немецкой машины, и только заметив отчаянную жестикуляцию стартера, посмотрели вверх и увидали Ю-88. Выхватив лётчика за ворот из кабины (а брат физически был силён), вскочил сам и дал газ на взлет. Увидев разбегающегося истребителя, немец решил, что скрыться за облаками не успеет, стал удирать с принижением. Это оказалось роковой ошибкой. Километрах в восьми Иван настиг его и мы услышали, как заработали пушка и пулемёты. Немец тоже отстреливался. Тут же по радио Иван сообщил, что немец подбит и сел на живот на лесной поляне. Просит срочно выслать туда автоматчиков из БАО для захвата вражеского самолёта и лётчиков. Сам кружил над местом посадки противника. Много нас, любопытных, поехало туда. Я тоже пристроился на одной машине. Минут через 15 добрались до той поляны. Но только выскочили на опушку леса, как по нам с сидящего самолёта ударили из пулемёта. Это сразу поубавило нашу воинственность. Моментально соскочив с машины, мы укрылись за стволами деревьев и стали постёгивать из пистолетов по самолёту, до которого было метров сто. Ясно, что толку от нашей стрельбы никакого. Начинало темнеть. Пора предпринимать более решительные меры. Тут подъехали автоматчики. Открыв стрельбу по самолёту, они поползли в его сторону. И мы, осмелев, двинулись за ними. Здесь я первый и единственный раз испытал, как под огнём пулемёта ползти по-пластунски. Сначала из самолёта тоже отвечали из пулемёта, но вскоре он умолк. Автоматчики приблизились к самолёту, мы за ними. Что оказалось? Экипаж самолёта состоял из четырёх человек. Несколько снарядов и пулемётных очередей Ивана попали в цель. Лётчик был ранен, что вынудило его посадить самолёт. Штурман убит. Радист застрелился. Отстреливался стрелок - девушка, у неё не было ног по колено. И только когда автоматчики ранили её, она прекратила стрельбу. Помню, когда её вытаскивали из кабины, она пришла в сознание: кусалась, царапалась. Её погрузили в санитарную машину и увезли. Увезли и лётчика, который оставался в сознании. Этот пример в известной степени даёт некоторое представление о наших противниках. Иван уже давно улетел на аэродром, доложили командующему армией о посадке вражеского разведчика. Ко времени, когда мы вернулись на аэродром, командующий уже прилетел туда. Лётчика доставили в штаб полка, который располагался в небольшой избушке. Всем хотелось послушать допрос пленного лётчика, но практически размер избы не позволял удовлетворить наше любопытство. Наиболее нахрапистые притиснулись снаружи к открытым окнам, я в их числе. В штабе находились командующий Руденко, комполка, начальник штаба, Иван и переводчик. Из допроса выяснилось, что экипаж самолёта состоял из отца, двоих его сыновей и дочери. Воевали они ещё с 1940 года, с Франции. Лётчик - полковник, за заслуги награждён рыцарским крестом с дубовыми листьями. Сейчас они совершали разведывательный полёт по нашим железнодорожным узлам. После проявления фотоплёнки и её дешифровки, немецкая авиация утром должна была нанести удар. Раненый лётчик слабел и попросил сказать, кто же его, немецкого аса, сбил. Руденко велел Ивану расстегнуть куртку и показать награды. Сказал при этом, что сбил его не лапоть, а Герой Советского Союза. Немца увезли. Руденко спросил, чем будет заниматься Иван завтра. Тот ответил, что убывает в краткосрочный отпуск домой. Руденко пожелал ему счастливой встреч с родными, спросил, сколько ему дали отпуска, и узнав, что семь дней, добавил ещё семь своей властью. Услышав это, я был удручён. Иван меня уже давно заметил в окне. Увидев мои жесты, он догадался, в чём дело и попросил разрешения у уже вставшего Руденко обратиться к нему с просьбой. Тот, нахмурившись, разрешил. Иван сказал, что едет в отпуск не один, а с братом (то есть со мной). Командующий был удивлен, что в полку летают два брата. Ивана он знал уже давно; получив объяснение, что я летаю в бомбардировочном полку, который они прикрывают, спросил, чего же хочет Иван. Тот объяснил, что у брата, то есть у меня, отпуск всего семь дней, и что же получается теперь? Руденко заявил: "Хитёр ты, Иван. Но тебе я добавил отпуск за подвиг, а брату за что?" Однако подумав, он поручил командиру полка связаться с моим командиром, объяснить ему ситуацию, и если тот не возражает, пусть добавит дни и мне. Наш командир Хлебников не возражал против такого, очень приятного для меня, оборота.

Боевая работа продолжалась. 16 апреля началась Берлинская операция. Для нашего полка это был чёрный день. Пожалуй, за всю войну наш полк не вёл таких тяжелых боев. Мы совершили два вылета на танки и артпозиции немцев в районе Зееловских Высот, сбили шесть истребителей противника. Полк летал тремя группами, мы - во второй. И вот на встречном курсе около двадцати "фокке-вульфов" атаковали первую группу, а затем нашу. Из носовых пулемётов мы стрелять не могли, так как находились в створе с первой группой и могли поразить своих. Но когда немцы стали делать под нашим строем разворот, мне удалось поймать одного в прицел и длинной очередью зажечь его. От зенитки и истребителей мы сами в тот день потеряли три экипажа. Два человека со сбитых 16 апреля самолётов выпрыгнули с парашютом и потом вернулись в полк. Очень удачные вылеты совершили на г.Франкфурт-на-Одере и Потсдам. В Потсдаме разбили железнодорожный узел, а на повторном вылете - штаб немецкой дивизии. В этот день, пожалуй, мы нанесли самый ощутимый урон врагу: уничтожили штаб дивизии, убили более 200 солдат и офицеров, взорвали 37 вагонов, 29 зданий, большое количество разной техники. Всё это подтверждено фотоснимками, а потом и наземными частями. 25 апреля впервые полетели на Берлин. Берлин горел. Дым поднимался на высоту до трех километров и невозможно было что-либо рассмотреть на земле. Наша цель оказалась закрытой дымом и мы били по запасной (на каждый вылет давались основная и запасная цели) - железнодорожному узлу Потсдам. 28-30 апреля летали опять на Берлин. Били по вражескому аэродрому и Рейхстагу. Ветер усилился и, помнится, дым, как огромный лисий хвост, резко отклонился к северу, и наши цели стали видны. По Рейхстагу били с пикирования двумя 250 килограммовыми бомбами. Летали с ними наиболее опытные экипажи. Фотоснимки зарегистрировали прямое попадание в здание Рейхстага. Я потом с товарищами был у Рейхстага и расписался на нём. Но ради справедливости всегда говорю, что первый раз расписались на нём бомбой 30 апреля. Всем нам за этот вылет кроме Правительственных наград вручены именные часы. 3 мая состоялся торжественный митинг по случаю взятия Берлина, а 8-го мая - по случаю Победы в Великой Отечественной войне.

В оспоминания фронтового летчика-истребителя…

В ойна взяла со школьного порога…

Мне было 17 лет, я только успел отучиться в 10 классе несколько месяцев, как меня и еще нескольких ребят вызвали в военкомат и сказали: «Хватит учиться в школе, вас переводят в спецшколу в Киров. Впереди - война». Было это в ноябре 1940 года. По сути, спецшколой являлся Кировский аэроклуб , который превратился в центр первоначальной летной подготовки для молодых людей. Дали нам общежитие сельхозинститута, расселили в актовом зале. Жили мы дружно, осваивали азы летного дела, учились летать на двукрылых У-2. В апреле закончили самостоятельные полеты на этом типе самолета, и нас, не отпуская домой, посадили на поезд и отправили в авиашколу в Батайск. С мая 1941 года мы уже официально состояли в рядах вооруженных сил, приняли присягу и начали учиться летать на легкомоторных самолетах УТ-2.

21 июня объявили войну, и через месяц нас эвакуировали в Азербайджан. Немцы подходили к Ростову. В стране шла усиленная подготовка молодых военных кадров. Летать мы начали на истребителях УТИ-4: двухместная машина с инструктором и курсантом на борту. Позже для самостоятельных полетов и ведения боя мы пересели уже на настоящий одноместный истребитель И-16. В ноябре 1942 года, закончив учебу, нас 5 человек из эскадрильи направили в штаб для ознакомления с новым истребителем Як-7. В условиях военной обстановки программа обучения сжималась: с инструктором делался всего один полет, потом был самостоятельный вылет. Далее – на фронт, на Северный Кавказ, в окрестности Баку.

На фронте нас ждал похожий по конструкции истребитель ЛАГГ. Направили нас в штаб дивизии, в город Гудермес, где стоял наш авиационный полк. После нескольких тренировочных вылетов начались боевые задания. ЛАГГ-3 позволял вести настоящий воздушный бой, имея на борту пушки и бомбы. Позже мы освоили самолет ЛА-5. К тому времени линия фронта стабилизировалась, немцы отбомбили город Грозный, в окрестностях которого были открытые нефтехранилища. Запомнилось, что к нашему прибытию в полк немцы подожгли эти хранилища, в воздухе стоял едкий черный дым, и 3 дня невозможно было совершать вылеты.

Во время боевых заданий мы штурмовали немецкую пехоту в направлении города Орджоникидзе, не давая немцам продвинуться дальше вглубь страны. Получилось так, что наши войска активно отодвигали немецких захватчиков по линии Северо-Кавказского фронта, и мы только успевали перемещаться с аэродрома на аэродром во время боевых заданий. Можно было вылететь с одной точки, а вернуться совершенно на другой аэродром. Вскоре нас встречала Кубань. В Новороссийске высадился десант «Малая земля». Нашей задачей стало прикрытие этого десанта, предотвращая его бомбежки. Основной работой стало прикрытие вылетов наших штурмовиков Ил-2, которые обстреливали передовую линию фронта. Ил-2 являлся одномоторным двухместным самолетом, с бронированным днищем. Вылеты делали большими группами: порядка 30 самолетов выходили на линию фронта и штурмовали на бреющем полете войска противника. Но наши штурмовики были очень уязвимыми по сравнению с немецкими самолетами. Наш полк постоянно работал для прикрытия от немецких мессершмитов. К чести нашего полка, мы не потеряли ни одного самолета Ил.

Воздушные бои были разные по сложности и последствиям. Мне хорошо запомнился второй боевой вылет. Истребители Ил-16 поднялись в воздух на штурм передовой линии противника. Наша шестерка ЛАГГ-3 обеспечивала их прикрытие. Таким составом, три пары (ведущий-ведомый), сопровождаем штурмовики на бреющем полете. Задание завершалось благополучно, самолеты набрали высоту для возвращения на аэродром. И тут я понял, что потерял самолет ведущего – командира нашей эскадрильи. Задача ведомого – просматривать всю зону полета и прикрывать ведущего вне зависимости, идет бой или нет. Я понимаю, что штурмовиков и ведущего не вижу. Кручу головой и замечаю, что у меня в хвосте – мессершмит, готовый открыть огонь по моей машине. Стало не по себе, подумал: «все, отвоевался». Но мгновенно сориентировавшись, вспомнил рассказы бывалых и опытных летчиков, как вести себя в таких случаях. Мессершмит превосходил по качественным характеристикам ЛАГГ-3: немецкая машина была металлической, в отличие от нашего, несущие конструкции которого были выполнены из дерева, кроме шасси и двигателя. Бывалые летчики говорили, что если мессершмит попал в хвост самолета, то переходи на вертикальный полет: спасает резкий уход в сторону и вниз. А получилось так, что в этот момент высота была небольшой 100-200 м, и данный «рецепт» не срабатывал.

Понимаю, что остался один, наша четверка истребителей, состоящая из опытных летчиков, высоко над облаками, они выдерживают правильную тактику: после воздушного боя нужно лететь на большой высоте. Для меня такого шанса – перейти в вертикаль – не было. Оставался вариант полета по горизонтали, когда можно было сделать вираж только в полтора оборота, а дальше мессершмит имел возможность сбить ЛАГГ-3. Я сделал один оборот влево, когда немецкий летчик не был в состоянии стрелять, сделал еще пол оборота, понимая, что только в таком полете можно обмануть летчика и уйти от врага, а дальше переложил самолет на вираж в другую сторону – еще полтора оборота вправо, и удалось на мгновение раньше опередить с виражем немецкого летчика, когда он перешел на вираж влево, а я остался лететь в том же направлении. В итоге мессершмит меня потерял. Нажимаю полный газ и взмываю высоко в небо, увидев над собой ту самую четверку истребителей. А в это время немецкий летчик нашел меня и снова попытался пристроиться мне в хвост. Одновременно навстречу нам снижался командир группы истребителей, сообразивший, что я попал в беду. Чувствую, что сейчас свернуть нельзя, следует заманить ближе к истребителю немца, который смотрит в прицел и ничего вокруг не видит. Через мгновение обнаруживаю, что сверху идет огонь на мессершмит – истребитель начал атаку, в итоге немецкий летчик был сбит. Мы вернулись на аэродром, а мой ведущий, которого я потерял, уже был уверен, что меня сбили. Получилось так, что он увидел немецкий самолет раньше меня и смог уйти на бреющий полет, а я так и остался на небольшой высоте. После этого случая в полку доложили о случившемся, а я получил благодарность за полет.

Еще запомнился случай, когда мне удалось самому сбить самолет. Обычно воздушные бои – это стремительные налеты, когда на нескольких уровнях по высоте летят самолеты и производят атаки: штурмовики наши и немецкие, самолеты прикрытия, их мессершмиты, наши бомбардировщики – целый столп авиации. В такие моменты думаешь – не задеть бы кого из своих. Особенно много авиации было на Малой земле. Полеты происходили над морем. И в такие бои видишь – то один борт упал в море, то другой. В тот день мы также были на прикрытии наших самолетов. Шестерка советских машин барражировала, прикрывая интенсивную работу штурмовиков, затем ее меняла другая шестерка, затем - третья. Мы повернули домой после окончания боевого задания и растянулись по парам, причем, один из самолетов летел сильно ниже – не хватало мощности. Я вижу, что к нему сзади подходит мессершмит. Реагирую быстро, разворачиваюсь и лечу навстречу мессершмиту. Немец меня заметил, ушел под ведомого и скрылся, мы его на время потеряли. Я нагнал своего ведущего, вся группа подтянулась и продолжила полет. Подлетаем к аэродрому, ведущий дает команду: «разойтись на посадку». Мой командир пошел на посадку, а я - на второй круг, вдруг в наушники услышал крик и не пойму, почему кричат. Машинально поворачиваю голову и вижу: над ведущим висит мессершмит и ведет огонь. Разворачиваюсь к самолету врага и лечу за ним, нажимая на гашетки из двух пушек. Мессершмит проходит сквозь огонь, а мне дальше нельзя – горючее на исходе. Иду на посадку. Дальше был разгромный разбор полетов в полку у начальства: как могли допустить, что немецкий самолет пришел за нами на аэродром и почему его не сбили. Через несколько часов нам сообщили, что тот мессершмит упал в расположение наших наземных частей. На борт моего самолета наклеили первую звездочку, а позже представили к награде – Ордену Красной звезды. Конечно, награда досталась не только за сбитый самолет. У нас было много разведывательных полетов, когда с напарником нужно было фотографировать линию фронта, при этом точно выдержать высоту и скорость, нельзя было барражировать и уходить в сторону, но в этом случае получался уязвимый для атаки противника полет – мы рисковали жизнью и техникой.

П лен. Побег. Победа.

Награду, правда, я не успел получить. Летчикам, воевавшим год на фронте, предоставляли отпуск. Так было и со мной. Мы с моим напарником готовились в августе 1943 отбыть на небольшой отдых в Сочи. Получили продовольственные аттестаты, передали свои самолеты инженеру полка для текущего ремонта. А вечером неожиданно нас поднимают на задание. Вылетаем шестеркой, я - на резервном самолете. Мы набрали большую высоту, подходим к линии фронта, и тут я увидел немецкий корректировщик артиллерийской работы – двухфюзеляжный двухмоторный самолет Фокевульф-189, его наши летчики называли «рамой». Получаем команду «атака». Я прицелился и начал стрелять. Вдруг чувствую удар, поворачиваю голову и вижу, как левая плоскость моего самолета складывается и отламывается. Самолет остается без управления. Пытаюсь выпрыгнуть, понимая, что мы перелетели линию фронта и находимся на немецкой стороне. Катапультироваться не получается, я застрял в кабине, успев вылезти до пояса, а самолет продолжает падать. Дальше происходит все мгновенно: потеря сознания, быстро пришел в себя, снова попытался вылезти, получилось. Вижу свои ноги и небо: парашют не раскрылся, дергаю кольцо и снижаюсь на парашюте, понимаю, что оказался далеко в тылу у врага, а вокруг свистят пули, земля близко. Упал на землю в районе хуторов, а немцы меня уже ждут.

Так я попадаю в плен 17 августа 1943 года, и начинается мой этап пребывания в лагерях для военнопленных: сначала Симферополь, потом польский город Лодзь – спецлагерь для русских летчиков, далее - Бавария, позже - Ганновер . Время, проведенное в плену, было не простым: строили дороги, работали до изнеможения на сахарном заводе, выполняя самую черную работу, позже - на железнодорожной станции подбивали щебень под шпалы. До сих пор не могу забыть свой браслет на руке с № 000 и бесконечные допросы с немецкими офицерами, которые агитировали принять идеи Запада, вступить в Русскую освободительную армию (Власовцы) и воевать против Советского Союза.

За время нахождения в плену пытался два раза бежать, а третья попытка увенчалась успехом. Как-то ночью в начале апреля 1945 года, находясь в лагере, мы услышали артиллерийскую канонаду – стреляли со стороны американских войск. Наутро нас собрали и повели на Восток, а на одном из ночных привалов удалось сбежать небольшой группой. Шли ночами на Запад, туда, где велись военные действия, позже вышли к окраине небольшого города, который был занят американскими солдатами, в основном темнокожими. Нас было тогда сбежавших 11 офицеров. Обратились в комендатуру, расселились в заброшенном госпитале, прожив там до 18 мая 1945 года. Позже нас переправили через реку Эльбу и передали на сторону Советских войск. Мы, 300 человек, пешком дошли до Берлина, преодолев расстояние в 80 км, разместились в окрестностях города в составе 135 стрелковой дивизии, а через неделю в вагонах нас отправили в Советский Союз в украинский город Овруч, в лагерь для военнопленных, в котором я провел 6 месяцев, ожидая окончания государственной проверки по факту пребывания в плену у фашистов. Проверка закончилась, меня демобилизовали, вернув звание младшего лейтенанта, награды и предоставили проезд до дома.

После войны

Возвращался я в свои родные места в ноябре 1945 года, в городок Мураши, что в Кировской области . К тому моменту вернулись мои родные: отец с Ленинградского фронта, старший брат - штурман дальней авиации, воевавший на дальнем Востоке, средний брат – артиллерист с Карельского фронта. Начиналась мирная жизнь. Я обратился к директору школы с просьбой дать мне возможность закончить 10 класс, и после 5 лет военной службы снова сел за парту. В 46 году поступил в Горьковский политехнический институт на Электротехнический факультет по специальности Радиотехника. Еще на фронте я понял, что связь – это «уши и глаза» военных стратегов, и связь меня очень привлекала. В 1951 году попал на преддипломную практику в Московский телецентр, а после окончания института – в Горьковское Управление связи, начав работу в должности инженера городского радиоузла. В 1953 году меня пригласили для строительства любительского телецентра, ведь тогда телевидения в городе Горьком еще не было. А в 1955 году я уже был назначен главным инженером строительства городского телецентра. Государственный телевизионный центр начал свою работу через 2 года. До 1968 года я проработал главным инженером созданного телецентра, а позже - развивал телевидение в области: строил радиорелейные линии Горький-Шахунья, телестанции в Арзамасе, Сергаче. Шахунье, Выксе, Лукоянове. На пенсию вышел в 1986 году, имея громадный опыт работы заместителем начальника Горьковского Управления связи по радио и телевидению.

Мы сгорали заживо [Смертники Великой Отечественной: Танкисты. Истребители. Штурмовики] Драбкин Артем Владимирович

Воспоминания летчиков истребителей

Клименко Виталий Иванович

Виталий Клименко в классе училища перед стендом с мотором М-11

Рядом, в 100–125 км от Шауляя, проходила граница с Германией. Близость ее мы ощущали на своей шкуре. Во-первых, непрерывно шли военные учения Прибалтийского военного округа, во-вторых, на аэродроме дежурила в полной боевой готовности авиаэскадрилья или в крайнем случае звено истребителей. Встречались мы и с немецкими разведчиками, но приказа сбивать их у нас не было, и мы только сопровождали их до границы...

Из книги Штрафбаты выиграли войну? [Мифы и правда о штрафниках Красной Армии] автора Дайнес Владимир Оттович

Участие в боевых действиях штрафных авиационных эскадрилий и штрафников-летчиков В 8-й воздушной армии успешно проявила себя ночная легкобомбардировочная эскадрилья на самолетах У-2, первым командиром которой был старший лейтенант И.М. Семертей. Летчики этой эскадрильи,

Из книги Истребители [«Прикрой, атакую!»] автора Драбкин Артем Владимирович

Воспоминания летчиков истребителей Клименко Виталий Иванович Виталий Клименко в классе училища перед стендом с мотором М-11Рядом, в 100–125 км от Шауляя, проходила граница с Германией. Близость ее мы ощущали на своей шкуре. Во-первых, непрерывно шли военные учения

Из книги Военно-морской шпионаж. История противостояния автора Хухтхаузен Питер

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ЦЕЛЕЙ, ОЦЕНКА НАНЕСЕННОГО УЩЕРБА И БОЕВОЙ ДУХ ЛЕТЧИКОВ Хотя американские войска после капитуляции Японии несколько лет находились в оккупированной Южной Корее и произвели там масштабное картографирование, офис военно-морской разведки считал, что на конец

Из книги Японские асы морской авиации автора Иванов С. В.

КОЛДУНЫ ЭЛЕКТРОНИКИ И ВЫЖИВАЕМОСТЬ ЛЕТЧИКОВ 24 июля 1965 г. во время воздушного налета на Северный Вьетнам советской ракетой класса «земля-воздух» SAM-2 был сбит американский самолет Ф-4 «Фантом» производства компании «Макдоннел-Дуглас». Это событие ознаменовало первый

Из книги Кожедуб автора Бодрихин Николай Георгиевич

Победы летчиков морской авиации Японии в воздушных

Из книги Истребитель Ла-5 [Сломавший хребет Люфтваффе] автора

БИОГРАФИЧЕСКИЕ СПРАВКИ НА ВОЕННЫХ ЛЕТЧИКОВ - БОЕВЫХ ДРУЗЕЙ И СОРАТНИКОВ И.Н. КОЖЕДУБА АЗАРОВ Евгений Александрович - летчик-истребитель, гвардии майор.Герой Советского Союза (19.08.1944). Награжден орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденами Суворова III

Из книги «Пламенные моторы» Архипа Люльки автора Кузьмина Лидия

ШКОЛЬНАЯ «ПАРТА» ЛЕТЧИКОВ Опытный Ла-5УТИ «Подарок фронту в честь 25-летия ВЛКСМ» Опытный Ла-5УТИ «Подарок фронту в честь 25-летия ВЛКСМ»Летчики, готовившиеся для истребителей семейства «ЛаГГ» и «Ла», до 1944 года не имели своей спарки. При переучивании они

Из книги 891 день в пехоте автора Анцелиович Лев Самсонович

Из книги Неизвестный Лавочкин автора Якубович Николай Васильевич

Из книги OV-1 «Mohawk» автора Иванов С. В.

«С земли мы видели лица немецких летчиков» Трудно писать на эту тему. Сколько уже рассказано о Великой Отечественной за более чем шестьдесят лет! Сложно чем-то удивить, открыть что-то новое. Да… Но вот читаю письмо, присланное в редакцию инвалидом Великой Отечественной

Из книги Как СМЕРШ спас Сталина. Покушения на Вождя автора Ленчевский Юрий

Из книги Hs 129. Особенности модификаций и детали конструкции автора Иванов С. В.

Из книги Ла-7, Ла-9, Ла-11. Последние поршневые истребители СССР автора Якубович Николай Васильевич

Центр летных испытаний авиации ВМС США/Школа летчиков- испытателей Отдел испытания вооружений Центра летных испытаний авиации ВМС США в середине 60-х отработал на «Мохауке» весь ассортимент вооружения, который самолет в принципе имел возможность применять. Испытания

Из книги автора

Судьба немецких летчиков В ночь на 5 сентября 1944 года начальник Гжатского РО НКВД получил сообщение, что в направлении Можайска пролетел вражеский самолет, который был трижды обстрелян нашей зенитной артиллерией в районах станции Кубинка Московской области, Можайска и

Из книги автора

Hs 129 в прицеле советских летчиков С штурмовиками Hs 129 летчики ВВС РККА встречались в воздухе довольно часто. особенно на последнем этапе войны. Поэтому нет ничего удивительного, что эти самолеты есть в числе сбитых у многих советских асов.Есть и многочисленные описания

Из книги автора

Школьная «парта» летчиков 21 февраля 1945 года вышло постановление ГКО № 7560сс и последовавший за ним приказ НКАП № 76сс:«а) передать заводу № 163 чертежи учебного самолета Ла-7 с двойным управлением не позднее 10 марта с.г.;б) изготовленный ОКБ на заводе 21 учебный Ла-7 передать

Лев Захарович Лобанов

Всем смертям назло

Наверное, это и можно считать счастьем: тридцать лет своей жизни я отдал небу, был летчиком - гражданским, военным и снова гражданским. До войны летал на планерах, прыгал с парашютом, работал линейным пилотом гражданского воздушного флота, днем и ночью развозя пассажиров, почту и грузы. Затем в Батайской военной авиашколе, будучи инструктором, готовил летчиков-истребителей на самолете И-16. На Южном, Сталинградском, Юго-Западном и 3-м Украинском фронтах прошел всю Великую Отечественную войну.

Дрался с «мессерами» и «юнкерсами», бомбил вражеские аэродромы, вокзалы, эшелоны на железнодорожных путях, нефтепромыслы. По ночам пробивался к целям, недоступным дневной авиации, провел над территорией противника не одну сотню часов. Сбивал сам, сбивали меня… После ранения в воздушном бою в конце 1941 года не мог летать целых восемь месяцев. Служил это время в пехоте, в стрелковом полку на Воронежском фронте - командовал взводом, ротой, замещал погибшего в бою комбата.

В августе сорок второго полетел снова, но уже не на истребителе, а на знакомом по ГВФ и родном мне самолете Р-5 - ночном разведчике-бомбардировщике. На одном из прифронтовых аэродромов был принят в партию. Перед концом войны пересел на пикирующий бомбардировщик Пе-2, на котором и встретил День Победы.

Окончилась война. Осуществил давнюю свою мечту - перебрался жить и работать на Дальний Восток. Я снова за штурвалом гражданских воздушных кораблей - Си-47, Ли-2, работал на гидролодке «Каталина», освоил отечественные Ил-12 и Ил-14 в Хабаровском авиаотряде. Берега Берингова и Охотского морей стали близки мне, как некогда берега Балтики, Черного моря и Каспия… Лучшего края, чем Дальний Восток, не могу представить!

Перед вами - записки фронтового летчика, рассказы об отдельных боевых вылетах, о случаях, глубоко врезавшихся в память своей необычностью или яростным накалом проведенного сражения.

У нас мало опубликовано воспоминаний о боевой работе летчиков-истребителей на самолетах И-16 в первые, самые трудные месяцы войны. Из тех, кто дрался с фашистскими армадами на И-16 в сорок первом году, теперь почти никого не осталось в живых… И, пожалуй, совсем ничего не написано о боевых делах ночных разведчиков-бомбардировщиков, летавших на самолетах Р-5. А ведь полк, на вооружении которого находились эти самолеты, был по своим задачам единственный, уникальный…

Вот я и попытался хотя бы частично восполнить этот пробел.

Инструктор

Знакомство наше состоялось в кабинете командира учебной эскадрильи капитана Ковалева. Рослый, с могучей грудью и несколько смешливым выражением лица, он мне сразу понравился, и я почему-то решил, что служить под его началом будет легко и просто. Комэск раскрыл мое личное дело, бросил взгляд на фотографию - еще в форме пилота гражданского воздушного флота. Теперь же, после того, как в апреле 1940 года я был призван в армию и направлен в эту Батайскую авиашколу для переучивания на истребителя, на мне было обмундирование военного летчика: шелковая белоснежная рубашка с черным галстуком, темно-синий френч с фигурными накладными карманами по бокам и на груди, брюки-бриджи сугубо авиационного покроя, хромовые сапоги, тоже нестандартного фасона, и синяя пилотка.

- «Летает на самолетах У-2, Р-5, Сталь-3 и К-5…» Когда только успел за свои двадцать три года! - хмыкнул Ковалев, читая вслух мою последнюю характеристику из отряда ГВФ. - «Имеет налет 4100 часов, из них…» Ну, конечно, это машинистка ошиблась, пристукнула лишний нолик, ведь у всей нашей эскадрильи не наберется такого налета, - комэск вопрошающе переглянулся со стоящим рядом старшим лейтенантом Гановым, командиром звена.

Этот, в противоположность Ковалеву, невысок, суховат и подвижен. Вот именно таким мне представлялся всегда летчик-истребитель - маленьким, быстрым, остроглазым, под стать своей юркой машине…

Высказаться Ганов не успел - я достал из планшета свою летную книжку:

Товарищ капитан, машинистка не виновата, напечатано верно. Здесь записано все, до последней минуты.

Но ведь для этого вам надо было налетывать по тысяче часов в год, - Ковалев недоверчиво покрутил в руках книжку и продолжил: - «Из них ночью 715 часов…» Слышишь, Ганов, он еще и ночью летает! Что тут еще записано о ваших геройствах: «Увлекается спортом, имеет первый разряд по боксу и планеризму, выполнил тридцать прыжков с парашютом».

Ковалев вдруг улыбнулся и отложил папку.

Слушай, лейтенант, может, поборемся? Покажи, на что способен.

Бороться, точнее, давить руки через стол, было тогда повальным увлечением, «давили» все - от школьников до седобородых профессоров. Я молча занял исходную позицию. Ганов следил за нашими приготовлениями с явным любопытством. Ладонь у Ковалева оказалась твердая, крепкая. Ну что ж, борьба есть борьба, и я, напрягшись, стал медленно пережимать его руку… Комэск, нахмурившись, предложил поменяться руками. Но я вновь припечатал к столу его левую.

Молодец, лейтенант, - он отбросил волосы со вспотевшего лба. - Рад, что будешь служить в моей эскадрилье. Завтра же приступаем к полетам.

До распределения по эскадрильям мы уже успели изучить самолет И-16 - по тому времени лучший советский истребитель. Поверхность плоскостей и фюзеляжа «зализана» до зеркальности, положенные на крыло шлем или перчатки скатывались оттуда. Сзади летчика надежно заслоняла бронеспинка, спереди прикрывал широкий тысячесильный мотор, в свою очередь защищенный металлическим винтом. Словом, И-16 по своим боевым качествам не уступал иностранным истребителям. Отсутствие на нем пушки компенсировалось невероятно высокой скорострельностью двух пулеметов и четырьмя реактивными снарядами РС, подвешенными под крыльями, а несколько меньшая (по сравнению с «Мессершмиттом-109Е») скорость восполнялась необычайной маневренностью. Впрочем, в пилотировании машина отличалась чрезвычайной «строгостью» - ошибок не прощала.

Первый полет получился у меня не совсем чисто: едва взял управление - чуть не перевернул машину вверх колесами. Черт возьми, норовистой лошадкой оказался этот «ишачок»! Обкатал: после трех кругов все вошло в норму. Более того, оказалось, что пилотировать И-16 много легче, чем привычные мне в ГВФ транспортные машины.

Наконец Ковалев решил потренировать меня в ведении воздушного боя. Сошлись мы на высоте трех тысяч метров. Я уже прекрасно чувствовал машину, управлял легко, без напряжения. Вначале «дрались» на виражах. Как ни старался Ковалев подобраться к моему самолету сзади, ничего у него не получилось, я не подпускал. Несколько раз мне самому представлялась возможность «поразить» его, но я так и не решился нажать гашетку кинопулемета. Как-то неудобным показалось вот так, сразу в первом бою «зажимать» командира.

Такая уступчивость обошлась мне дорого. Ковалев внезапно бросил машину в переворот и, вывернувшись из него боевым разворотом, «присосался» к моему хвосту, не отставая до посадки. Да, палец в рот комэску не клади… Я разозлился на себя за допущенную оплошность, за благодушие. Все: отныне никому и никаких поддавков, кто бы ни оказался моим «противником».

Зачетный бой на звание летчика-инструктора также проводил Ковалев. В этом поединке я решил

«Слишком много товарищей погибло в Испании… многие другие наши общие знакомые. На этом фоне трескучие рассказы о подвигах «испанцев» звучали святотатством. Хотя некоторые из этих летчиков, которых вытащили из испанской воздушной мясорубки в качестве образцово-показательных экспонатов, совсем потеряли голову и плели невероятное. Например, маленький блондин, летчик Лакеев из нашей истребительной эскадрильи, тоже получивший Героя. Но ему не повезло — фамилией дальше не вышел. Селекция героев производилась и по фамилиям: не было среди них Коровиных и Дерюгиных, а были благозвучные Стахановы и боевые Рычаговы, которым предстояло переворачивать мир капитала. В начале уже нашей, серьезной, войны большинство «испанцев» имели весьма жалкий вид и нрав, практически не летали. Зачем рисковать головой, увенчанной такой громкой славой? Такими были командир дивизии Зеленцов, командир полка Шипитов, командир полка Грисенко, командир полка Сюсюкало. В начале Отечественной войны мы ожидали от них примеров того, как надо бить «Мессеров», которые нас буквально заклевывали и которых эти былинные герои в своих рассказах десятками уничтожали в испанском небе, но слышали от них в основном комиссарское подбадривание: «Давай, давай, вперед, братишки. Мы уже свое отлетали».

Помню жаркий день июля 1941 года. Я сижу в кабине И-153 — «Чайки», на аэродроме южнее Броваров, где сейчас птицекомбинат, перед вылетом. Через несколько минут мне вести восьмерку на штурмовку противника в район хутора Хатунок, что сейчас за Выставкой Достижений Народного Хозяйства. За день до этого именно в этом месте мы потеряли летчика Бондарева, а в этом бою меня едва не сбили. В районе Хатунка скапливались немецкие танки, отлично прикрытые огнем очень эффективных немецких мелкокалиберных зениток «Эрликон» и крупнокалиберных пулеметов, которые пробивали наши фанерные самолеты насквозь.

К борту моего самолета подошел генерал-майор без должности, «испанский» Герой Советского Союза Лакеев, дивизию которого, где он был командиром, немцы сожгли на земле в первый же день войны, и он без дела болтался по нашему аэродрому. Летать Лакеев трусил и занимался тем, что вдохновлял летный состав. Решил вдохновить и меня: «Давай, давай, комиссар, задай им перцу». Очень хотелось послать воспетого в прессе, стихах и песнях героя подальше, но мне не позволила комиссарская должность. Лакеева послал подальше и показал ему комбинацию из кулака, прижатого к локтю другой рукой, один из пилотов соседнего, второго полка, Тимофей Гордеевич Лобок, которому Лакеев предложил покинуть самолет и уступить ему, генералу, место, чтобы такая большая ценность вылетела из окружения, когда до этого дошло дело».

Вот такая небольшая цитата про «испанских» героев, судьба которых сложилась весьма и весьма по-разному во время Великой Отечественной войны. Конечно, не все из них были трусами и не все из них требовали себе самолет, чтобы вылететь в тыл, но вот с такими людьми пришлось столкнуться Панову непосредственно.

Вот, что Дмитрий Пантелеевич пишет, вспоминая о Китае: «Я впервые наблюдал тактику боя японских истребителей, но сразу оценил мощь двигателей И-98 — машин новой модификации. Таких машин не было на Халхин-Голе. Авиационная промышленность Японии мгновенно среагировала на потребности армии. И-98 был великолепной современной машиной, покрытой тонким дюралюминиевым листом, оснащенный четырьмя пулеметами: тремя средними и одним тяжелым типа «Кольт», с мощным четырнадцатицилиндровым двигателем «двухрядная звезда» в скрупулезном японском исполнении. Наши «чижики» в погоне за японским монопланом по «свече» могли преследовать его только первые двести пятьдесят метров вверх, а потом мотор терял мощность и захлебывался. Приходилось переворачиваться через крыло и становиться в горизонтальный полет на виражи, и болтаться как … в проруби, ожидая, когда японец, вышедший своей «свечой» на высоту более 1100 метров, осмотрится и наметит новую жертву для своего стремительного клевка с большой высоты.

После взлета, набрав примерно 4000 метров высоты, мы развернулись, чтобы атаковать противника из верхнего эшелона, имея солнце за спиной, и устремились к месту воздушного боя, который уже начинался: над аэродромом крутилась огромная карусель истребителей, гонявшихся друг за другом. Японцы следовали своей прежней тактике: нижняя группа вела воздушный бой на виражах и боевых разворотах, а верхняя крутилась, выискивая себе жертву для атаки на пикировании. Наша эскадрилья, разбитая на две группы по пять самолетов, атаковала нижнюю группу противника с двух сторон: Гриша Воробьев завел пятерку слева, а я справа. Японская карусель рассыпалась, и бой приобрел хаотический характер. Мы вели его по принципу «пары» — один атакует, а другой его прикрывает, японцы же действовали по принципу коллективной ответственности — верхние прикрывали нижних. Японский способ ведения боя был заметно эффективнее.

Летчик и писатель Дмитрий Пантелеевич Панов. (wikipedia.org)

Итак, наступил, пожалуй, главный момент в жизни летчика-истребителя — воздушный бой с противником. Это всегда вопрос жизни — победить или быть побежденным, жить или умереть, на который нужно давать ответ, не откладывая. Ручка сектора газа мотора отдана вперед до упора, и двигатель дрожит, отдавая все, что может. Руки пилота на гашетке спуска пулеметов. Сердце бьется в бешеном ритме, а глаза ищут цель. Это на учениях смотрят в трубку «тубус» прицела, а в бою стрельба из пулемета ведется «по-охотничьи»: направляешь нос самолета на противника и открываешь огонь, делая поправку по ходу полета трассирующих пуль. Да не забывай почаще вертеть головой, заглядывая под хвост своего самолета, не появился ли там противник? Иногда меня спрашивают: «Как вышел живым из многолетней воздушной мясорубки?» Ответ прост: «Не ленился вертеть головой, благо шея у меня короткая, и голова вертится легко, как башня танка». Я всегда видел в воздухе противника и мог хотя бы примерно предугадать его маневр. Да и, видимо, родители дали мозги, которые могут постоянно держать в себе всю картину воздушного боя.

Сначала царил полный хаос и стрелять приходилось наугад. Потом мое внимание сосредоточилось на секретаре нашего эскадрильного партийного бюро лейтенанте Иване Карповиче Розинке, который, выбрав себе цель, отважно атаковал ее в пикировании и, догнав самолет противника, открыл огонь из своих четырех пулеметов. Самолет японца охватило пламя, он рухнул на землю, превратившись в огненный шар. Но верхний эшелон японцев крутился недаром. Когда Розинка выводил свой самолет из пикирования, его атаковали сразу два японских истребителя верхнего эшелона и первыми же очередями подожгли «чижика». Попадание было настолько точным, а бензиновые баки настолько полными, что «чижик» не долетел даже до земли. Огненный факел, в который он превратился, оборвал свой путь примерно на высоте полкилометра. Не знаю, был ли ранен Иван Карпович или просто не успел выпрыгнуть из вспыхнувшей машины, но в эти мгновения он нашел в небе Китая свою огненную смерть. Розинку любили в эскадрилье. Это был спокойный, рассудительный, толковый пилот. У него осталась семья…

Я вздрогнул от жгучей обиды, видя гибель товарища, и устремился в сторону одного из японцев, сбивших его. По обычной манере японцев, поставив самолет свечой, он выходил из атаки, набирая высоту, как раз мимо пары, где я был ведущим. Ведомым был Саша Кондратюк… Я пошел на сближение с японцем, выходящим из атаки, и атаковал его из очень удобного положения — сбоку, когда он летел вертикально, обращенный ко мне макушкой головы под плексигласовым колпаком, которым были оснащены японские И-98. Я хорошо видел летчика и открыл огонь немного раньше. Японец влетел в огненную струю и вспыхнул, как факел. Сначала бензин плеснулся на левое крыло, видимо, пули попали в бензобак, и плоскость сразу охватило пламя, оканчивающееся шлейфом дыма. Японец в горячке еще метров двести выполнял «свечу», но потом перевернулся через крыло и, став в горизонтальный полет, потянул свой охваченный пламенем самолет на восток, в сторону своего аэродрома. В бою не до любопытства, впрочем, естественного, что же случилось с моим противником? Мое внимание переключилось на других японцев, а китайские наблюдатели с земли докладывали потом, что японский «фити"-самолет не дотянул до линии фронта — у него отломилась плоскость и летчик покинул самолет, спустившись на парашюте. Китайцы захватили японца и привезли его на аэродром.

Узнав об этом, мы уже вечером после боя, стали просить главнокомандующего ВВС Китая генерала Джао-Джоу, который прилетел вслед за нами на аэродром показать нам пленного пилота. Джао-Джоу сначала выкручивался, объясняя, что он сидит в каком-то сарае, а потом стал нам объяснять, что пилота, в общем-то, уже нет, а нам покажут его обмундирование. Принесли какую-то бедную одежонку и тапочки на толстом войлоке со шнурками. Как мы узнали позже, аэродромная китайская прислуга по китайскому обыкновению взяла японца за руки и ноги и по команде: «Ай-цоли!», «Раз-два взяли», разорвала его на части.

Страшная штука война. Судя по его воздушным маневрам, японец был хороший пилот и смелый парень, которому не повезло, что могло случиться со всяким из нас. Но и китайских крестьян, одетых в солдатскую форму, которых японские пилоты убивали десятками тысяч, можно было понять. На войне не бывает абсолютно правых и абсолютно виноватых. Во всяком случае эта история оставила у меня на душе тяжелый осадок».

Японцы воевали грамотно: не числом, а умением. Но самое, наверное, сильное впечатление из того, что написал в своей книге Панов, — это «звездный» налет на Сталинград: «Мои раздумья были не из веселых: согласно расчетам получалось, что в ночь с 22-го на 23-е августа 1942 года немецкие танки, оказавшиеся под Сталинградом, прошли по степи девяносто километров: от Дона до Волги. А если дело пойдет и дальше такими темпами…

За невеселыми раздумьями наступил вечер. Багрово-красное волжское солнце уже почти касалось земли своим диском. Честно говоря, я уже подумал, что приключения этого дня идут к концу, да не тут-то было. Над Сталинградом разнесся хриплый, завывающий, рвущий душу сигнал сирен воздушной тревоги. И сразу же над городом появились десятка полтора истребителей «дивизии» ПВО под командованием полковника Ивана Ивановича Красноюрченко, моего старого знакомца еще по Василькову. Золотая Геройская Звезда, полученная им еще в Монголии, которую Иван Иванович буквально выскандалил, демонстрируя жестяные пластинки с маркировкой, снятые с двигателей валяющихся на земле сбитых японских истребителей, помогала ему всю войну быть на втором плане боевых действий, умело разделяя славу и создавая впечатление, но не рискуя головой. Тоже своего рода искусство.

На этот раз от «дивизии» Красноюрченко трудно было ожидать чего-нибудь путного по той причине, что парад его дивизии ПВО Сталинграда в воздухе очень напоминал смотр образцов давно списанной советской авиационной техники. Удивительно, как весь этот музейный хлам, на котором летчики гробились, даже когда он был новый, мог держаться в воздухе. Если на фронт все-таки стремились давать «Яки», «Лаги», «Миги» последних выпусков, то среди жужжащего в небе хлама «дивизии» Красноюрченко я заметил даже «грозу пилотов» «И-5» 1933-го года выпуска. Были там «И-153», «И-15», «И-16» и устаревшие английские истребители «Харрикейн». Да и тактически действия истребителей ПВО напоминали какую-то клоунаду в цирке шапито. Они тарахтели над центром города, поднявшись тысячи на четыре метров, и летали парами, в то время как грозный, сомкнутый строй немецких бомбардировщиков «Ю-88» и «Хенкель-111» под прикрытием истребителей «МЕ-109», не обращая внимания на всю эту клоунаду, спокойно проследовал на юг Сталинграда в Бекетовку, где размещалась главная городская электростанция.

По ней немцы и ухнули свой бомбовой груз. Земля закачалась, видимо, легли тонные бомбы, свет по всему городу погас, а над южной окраиной стали подниматься густые черные клубы дыма от грандиозного пожара — видимо, горели запасы мазута на электростанции. Бомбардировщики противника перестроились и принялись спокойно уходить от цели. Истребители к ним даже не приблизились, продолжая воздушную клоунаду, а, очевидно, неопытные зенитчики стреляли крайне неудачно. Горячие осколки, сыпавшиеся на крыши домов, явно грозили убить больше своих, чем немцев…

Комиссар полка Дмитрий Панов и начштаба полка Валентин Соин, 1942. (wikipedia.org)

Когда я, взвалив на спину свой вещевой мешок с летной амуницией — комбинезон, унты, шлем и прочее, двинулся в сторону переправ, то немцы, выстроившись по три девятки, продолжали налет на город со всех сторон. С интервалом минуты в полторы две группы бомбардировщиков по 27 самолетов каждая наносили удары по знаменитым сталинградским заводам, которые строили, вырывая кусок хлеба изо рта умирающих от голода крестьян… Вскоре огромные пожары поднялись над Тракторным заводом, заводом «Баррикады», «Красный Октябрь». Но самым страшным было то, что у немцев, которые совершили в те сутки более двух тысяч самолето-вылетов с удобно расположенных возле Сталинграда аэродромов Миллерово, Котельниково, Жутово и других, явно хватало бомб и для уничтожения города. Примерно через полчаса они подожгли огромные емкости с нефтью на берегу Волги и, прекрасно осветив город этими колоссальными факелами, принялись класть по жилым кварталам бомбовые ковры из осколочных и зажигательных бомб. Город мгновенно превратился в сплошной огромный костер. Это был знаменитый «звездный» налет немецкой авиации на Сталинград 23-го августа 1942 года, в адском огне которого я, свежеиспеченный комиссар авиационного полка, пробирался к волжским переправам через горящие кварталы города.

Ужасней картины мне не приходилось видеть за всю войну. Немцы заходили со всех сторон, сначала группами, а потом уже и одиночными самолетами. Среди ревущего огня в городе появился какой-то стон и будто бы подземный гул. Истерически рыдали и кричали тысячи людей, рушились дома, рвались бомбы. Среди ревущего пламени дико выли коты и собаки; крысы, выбравшись из своих укрытий, метались по улицам; голуби, поднявшись тучами, хлопая крыльями, встревоженно крутились над горящим городом. Все это очень напоминало «Страшный Суд», а возможно, это были проделки дьявола, воплотившегося в образ плюгавого, рябого грузина с округлым задом лавочника — стоило только появиться чему-либо, связанному с его придуманным именем, как сразу же гибли миллионы людей, все рушилось, горело и взрывалось. Город дрожал, как будто оказался в жерле извергающегося вулкана.

Нужно отдать должное героизму мужиков-волгарей. В этом гигантском костре они не растерялись и действовали как русские мужики на пожаре: энергично, смело и ухватисто вытаскивали из горящих домов людей и кое-какой скарб, пытались тушить пожары. Хуже всего приходилось женщинам. Буквально обезумев, растрепанные, с живыми и убитыми детьми на руках, дико крича, они метались по городу в поисках убежища, родных и близких. Женский крик производил не менее тяжкое впечатление и вселял не меньше ужаса даже в самые сильные сердца, чем бушующий огонь.

Дело шло к полночи. Я пытался пройти к Волге по одной улице, но уперся в стену огня. Поискал другое направление движения, но результат был тем же. Пробираясь между горящими домами, в окнах второго этажа горящего дома я увидел женщину с двумя детьми. Первый этаж был уже охвачен пламенем, и они оказались в огненной ловушке. Женщина кричала, прося спасения. Я остановился возле этого дома и закричал ей, чтобы она бросала мне на руки грудного ребенка. После некоторого раздумья, она завернула младенца в одеяло и осторожно выпустила его из своих рук. Я удачно подхватил ребенка на лету и положил его в сторонку. Затем удачно подхватил на руки пятилетнюю девочку и последнюю «пассажирку» — мать этих двоих детей. Мне было всего 32 года. Я был закален жизнью и неплохо питался. Силы хватало. Для моих рук, привыкших к штурвалу истребителя, этот груз не составил особенных проблем. Едва я успел отойти от дома, где выручал женщину с детьми, как откуда-то сверху из огня с яростным мяуканьем на мой вещевой мешок приземлился большой рябой кот, сразу же яростно зашипевший. Животное находилось в таком возбуждении, что могло меня сильно поцарапать. Покидать безопасную позицию котяра не хотел. Пришлось сбросить мешок и прогнать с него кота, вцепившегося когтями в политическую литературу».

Командир полка Иван Залесский и замполит полка Дмитрий Панов, 1943. (wikipedia.org)

Вот, как он описывает город, увиденный им во время переправы: «С середины реки мне в полном масштабе стал виден размер наших потерь и несчастий: горел огромный промышленный город, протянувшийся вдоль правого берега на десятки километров. Дым пожарищ поднимался на высоту до пяти тысяч метров. Горело все то, ради чего мы десятилетиями отдавали последнюю рубашку. Ясно было, в каком настроении я находился…

Второй истребительно-авиационный полк именно в это время отсиживался в кустах на берегу Волги и находился в достаточно плачевном как материальном, так и морально-политическом состоянии. 10-го августа 1942-го года на аэродроме в Воропоново, где я оказался на следующий день и увидел летное поле, изрытое воронками от бомб, немцы неожиданно на земле захватили полк и нанесли по нему бомбовой удар. Погибли люди и часть самолетов была разбита. Но самым серьезным уроном было падение боевого духа личного состава полка. Люди впали в депрессию и, перебравшись на восточный берег Волги, укрылись в зарослях лозы в междуречье Волги и Ахтубы и просто лежали на песке, на протяжении целых двух суток никто даже не предпринимал никаких попыток раздобыть продовольствие. Именно в таком настроении у фронтовиков заводятся вши и по-глупому погибают хорошо оснащенные подразделения…».

Когда Панов стал интересоваться, как бы добыть самолеты для его полка, ему сообщили, что в хрюкинской армии он является шестым истребительным полком в очереди, который стоит на получение самолетов. Еще пять полков были безлошадными. И ему также сообщили, что «вы не единственные полки и не единственные армии, которые нуждаются в самолетах», поэтому какое-то время полк находился на земле. И только через несколько месяцев им выдали десятка полтора «Як-1», которых явно было недостаточно для того, чтоб оснастить полк целиком. Но тем не менее воевать они начали и воевали очень достойно. То есть это был не маршальский полк, не элитный полк, это были обычные работяги войны, которые в основном летали на прикрытие штурмовиков и бомбардировщиков. А если им удавалось сбить хотя бы один «Мессершмитт», это считалось достаточно серьезным делом.

Вот, что Панов пишет о «Яке»: «По-прежнему сохранялось преимущество немецкой техники. Самолет «Ме-109» развивал скорость до 600 км, а наш самый современный «Як» всего до 500, а, значит, не догонял в горизонтальном полете немца, что мы хорошо видели, наблюдая за воздушными боями над Сталинградом с противоположного берега.

И, конечно, очень заметна была неопытность наших пилотов. Однако в случае, если в поединок с немцем вступал наш опытный ас, то ему удавалось довольно удачно использовать преимущества нашей машины в маневре».

Это одно замечание по поводу «Яка». Другое — это то, насколько прочным самолет «Як» был с точки зрения конструктивной. Как-то в полк, в котором служил Панов, приехал Маленков: «Маленков позвонил секретарю обкома партии в Куйбышеве, и тот нашел способ подвезти ее к Сталинграду. И действительно, скоро нам стали давать хороший гуляш, гарниром к которому служила (о чудо!) настоящая, а не мороженая, как раньше, картошка. Еще Маленков вроде бы нас немножко журил: «Часто наблюдаю воздушные бои над Сталинградом, но больше падают наши самолеты, охваченные пламенем. Почему так?» Здесь уже все летчики заговорили, перебивая друг друга, — Маленков будто кровоточащей раны коснулся.

Пилоты объясняли, что давно было всем известно: немецкий алюминиевый истребитель летает на сто километров быстрее, чем «Як». А нам даже пикировать нельзя больше, чем на скорости пятьсот километров в час, иначе отсос воздуха с верхней части плоскости сдирает с нее обшивку и самолет разваливается, «раздеваясь» клочьями. Мне дважды приходилось наблюдать подобное в воздушных боях: один раз под Сталинградом, другой раз под Ростовом. Наши ребята, стремясь показать «Мессерам» кузькину мать, увлеклись и просто забыли о возможностях наших «гробов». Оба летчика погибли.

Особенно трагически выглядело это в Ростове: наш «Як-1» подбил «Мессера» на высоте трех тысяч метров и, увлекшись, кинулся догонять немецкую машину на пикировании. «Мессер» уходил на бреющий полет на скорости 700 — 800 километров. Скоростная алюминиевая машина, проносясь мимо нас, выла и свистела как снаряд, а «Як-1» нашего парня принялся разваливаться прямо в воздухе: сначала лохмотьями, а потом и частями. Пилот всего на полсекунды опоздал катапультироваться, парашют не успел раскрыться, и он ударился о пятиэтажку общежития завода «Ростсельмаш». Сюда же упали обломки самолета. А Маленков спрашивает, будто в первый раз об этом слышит. Он благостно поулыбался и туманно пообещал, что будут вам самолеты с большей скоростью, меры принимаем. Ждать этих мер пришлось до самого конца войны…».

Вот такие у него воспоминания о самолетах, на которых он провоевал до самого конца. Очень любопытное замечание у Панова и по поводу «лаптежников», Юнкерсов Ю-87 «Штука», которые в наших мемуарах, которые выходили в советское время, сбивали буквально пачками. Тут надо бы сказать, что «Юнкерсов-87» за войну выпустили порядка 4 тыс., а «Ил-2» выпустили более 35 тыс. При этом 40% потерь нашей авиации составляли именно штурмовики.

По поводу «Ю-87»: «Иногда точность была такой, что бомба попадала прямо в танк. При вхождении в пикирование «Ю-87» выбрасывал из плоскостей тормозные решетки, которые, кроме торможения производили еще и ужасающий вой. Эта вертлявая машина могла использоваться и как штурмовик, имея впереди четыре крупнокалиберных пулемета, а сзади крупнокалиберный пулемет на турели — подступиться к «лаптежнику» было не так просто.

Весной 1942-го года, под Харьковом, над селом Муром стрелок «лаптежника» едва не сбил мой истребитель «И-16». Вместе с группой истребителей — две эскадрильи, которые я привел для прикрытия наших войск в районе Мурома, я встретил над позициями нашей пехоты пять «лаптежников». Хотел развернуть свою группу для атаки, но когда оглянулся, то никого за собой не обнаружил. Я оказался с ними один на один. Проклятые каракатицы не упали духом. Они оставили в покое нашу пехоту и, развернувшись, пошли на меня в атаку, открыв огонь сразу из всех своих двадцати крупнокалиберных плоскостных пулеметов. К счастью, расстояние было таким, что трассы, вырывавшиеся вместе с дымом из дул пулеметов загибались, не долетая, теряя убойную силу метрах в десяти ниже меня. Если бы не это везение, то они разнесли бы мой фанерный «мотылек» вдребезги. Я мгновенно резко бросил самолет вверх и вправо, уйдя из зоны огня. Это выглядело, как если бы собравшиеся вместе лоси принялись гоняться за охотником. Выйдя из атаки со снижением, «лаптежники» перестроились и принялись бомбить наши войска…».

Управление 85 гвардейского авиационно-истребительного полка, 1944. (wikipedia.org)

Вот такие воспоминания. Есть у Панова воспоминания о том, как два наших полка были вывезены на немецкие аэродромы, мягко говоря, не очень квалифицированными штурманами. Очень много воспоминаний о быте, жизни летчиков, психологии людей. В частности, он пишет очень интересно о своих сослуживцах, о том, кто как воевал, и к числу таких капитальных бед нашей армии и нашей авиации он относит два фактора: это, как он пишет, «командование, которое зачастую было таким, что Гитлеру было бы в самый раз вручать этим горе-командирам немецкие ордена», это с одной стороны; с другой стороны, на фоне боевых потерь колоссальные потери наши войска несли еще из-за употребления алкоголя, вернее, жидкостей на спиртовой основе, которые, в общем-то, употреблять в качестве алкоголя было нельзя. Причем у Панова описано несколько случаев, когда хорошие, толковые и ценные люди погибали именно потому, что выпивали то, что принимать внутрь в качестве горячительного нельзя категорически. Ну и, как правило, если выпивают, то не в одиночку и, соответственно, это три, пять, иногда даже больше человек погибали из-за отравления алкоголем.

Кстати говоря, очень интересно Панов пишет и о 110-х «Мессершмиттах». Это двухмоторные истребители-бомбардировщики, которые не самым удачным образом показали себя во время битвы за Британию, и в дальнейшем были переведены в ночную авиацию в качестве перехватчиков или в качестве легких бомбардировщиков и штурмовиков. Так вот Панов развенчивает миф о том, что «Ме-110» был легкой добычей. Он описывает, как ему приходилось сталкиваться со 110-ми в сталинградском небе, а учитывая, что у него было два мотора, то опытные пилоты убирали газ с одного, добавляли на другом тягу и разворачивали его фактически, как танк, на месте, и учитывая, что у него было четыре пулемета и две пушки в носу, когда такая машина поворачивалась к истребителю носом, ничего хорошего ждать не приходилось.

Источники

1. Мемуары летчика Дмитрия Панова: Цена Победы, «Эхо Москвы»