Наталья солженицына. Портрет жены художника. Юрий Поляков, главный редактор Литературной газеты

Наталья Солженицына

Дома у Солженицына

Беседу вели Юрий Куликов, Марина Завада

В субботу Александру Солженицыну исполнилось бы 92. Последние тринадцать лет он провел в Троице-Лыкове. Тут, на окраине Москвы, писатель впервые за свою скитальческую жизнь обрел на Родине дом в полном смысле этого слова. Как жилось здесь Александру Исаевичу? Почему осиротевший в 2008 году дом не похож на дом без Солженицына?

В преддверии дня рождения писателя обозреватели «Известий» Марина Завада и Юрий Куликов побывали в гостях у Натальи Дмитриевны Солженицыной.

Известия: По извечному российскому разгильдяйству дом в Троице-Лыкове, знаем, строился трудно. Обнаружилось, что протекает крыша, в стенах забыли сделать вентиляционные каналы… Александра Исаевича раздражала эта ненужная канитель? Вы привлекали его к «процессу» хотя бы как эксперта, освоившего в ГУЛАГе специальности каменщика, маляра, паркетчика?

Наталья Солженицына: Упаси боже. Мне было бы жалко на это его времени. Да мы и считали: обойдутся без нас, работали-то профессионалы. Другой вопрос, что время, когда мы вернулись в Россию, было такое обманное. Не то, чтобы дом долго строили, просто построили плохо. Крыша текла при любой оттепели, любом дожде. Три года подряд каждое лето ее перекрывали. А уж как с гидроизоляцией настрадались! В готовом доме бороться с сыростью очень трудно. Мы всеми силами спасали от нее подвал, предназначенный для хранения книг и архива. Как ко всему этому относился Александр Исаевич? Конечно, ему досаждали шум, стук, топтание под окнами. Но в жизни ему в таких условиях приходилось работать, что научился не жаловаться на помехи. Только время от времени спрашивал: когда это кончится?

В ранних зимних сумерках на ведущей к дому аллее еще различимы были дивные кроны высоких сосен, про которые Солженицын когда-то с удовольствием заметил: в России, чтобы увидеть их, обязательно надо задрать голову. Наталья Дмитриевна ждала нас на ярко освещенном крыльце, как всегда подтянутая, бодрая. Провела в гостиную с большим портретом Александра Исаевича на камине. Что-то в этой сдержанно-стильной полукруглой гостиной было необычным. Не сразу сообразили: на огромных окнах нет штор. Массивные деревянные рамы служили как бы обрамлением глядящих в комнату деревьев.

Солженицына: У нас нигде нет штор. Только в гостевой комнате. Отгораживаться занавесками от леса как-то неестественно.

И: Но ночью в окна смотрит мрак…

Солженицына: И замечательно. Растворяешься в мире. Мы же часть всего этого.

И: Александру Исаевичу, наверное, отлично писалось у такого окна.

Солженицына: Да, он упивался среднерусской природой. Всегда считал: ему не повезло, что родился на юге, в безлесье. Сосны Троице-Лыкова его восхищали. И лиственница под окном.

Александру Исаевичу хорошо работалось у этого окна. Троице-Лыково.

И: Вы, коренная москвичка, под влиянием мужа тоже стали «пейзанкой»?

Солженицына: Нет, я обожаю город. Но, во-первых, Троице-Лыково не совсем на отшибе, а во-вторых, оторваться от архива такого размера, перевезти его куда-то невозможно. Я к нему прикована. Смотрите: повсюду книжные полки, еще и в коридоре коробки, а тут у меня бумаги на столах, сумки, портфели - и это лишь малая толика. Такой нескончаемый вокзал: куда бы я ни выбиралась - в издательства, в Фонд - всегда беру с собой какие-то рукописи, книги. Обратно привожу другие.

И: Вот уж вокзал обстановка меньше всего напоминает. Обжитой дом, c большим вкусом.

Солженицына: Во всяком случае, удобный. Нам надо было, чтобы в одной половине жила большая семья, и все могли разговаривать в полный голос, не беспокоясь, что мешают Александру Исаевичу. А другая половина - рабочая. Соорудили дом из двух крыльев, расположенных под углом, звук-то под углом не летает. Это известный архитектурный прием.

И: Вы как-то отпраздновали переезд сюда, новоселье?

Солженицына: Какое новоселье?! Мы бесконечно радовались, что вернулись в Россию, это да. А дом? Так ведь не было, что открыл дверь - все готово, обставлено, начинай жить. У нас же заходишь - коробки, коробки с книгами. Ага, надо их расставлять. Но полок-то нет. Нужно замерять стены, заказывать… И посуды нет. Надо поскорее купить что-то на первое время. Я моталась туда-сюда. И при этом главный труд не останавливался. Мы работали и одновременно обустраивались. Три таких огромных переезда было в моей жизни: сначала в Европу, потом - в Америку, наконец, сюда. Два из них - с маленькими детьми. На мой век хватит, больше не буду. Если жизнь не заставит. Тем более у меня нет специального вкуса к подобным вещам. Я ими занимаюсь поконец рук, как Саня говорил. То есть в часы или минуты, остающиеся от основного дела.

И: Обычно 9 февраля Солженицын отмечал «день зэка». Роковое число, когда в 1945-м его арестовали. Отмерял скудную хлебную пайку, варил баланду, кашу на воде. С юмором замечал: к вечеру настолько входил в образ, что собирал в рот крошки и вылизывал миску. Зачем нужен был этот ритуал, материальное напоминание о том, о чем Александр Исаевич и так помнил ежечасно?

Солженицына: Ежечасно помнить страдания тела нельзя. Если ты сыт, физическое ощущение голода забывается. Память-то забывчива, тело-то заплывчиво… А вот если поголодаешь сутки - появляется знакомый страх: вдруг пищи и дальше не будет. Стертое годами нормальной жизни психологическое состояние возвращается. Александр Исаевич говорил, что время от времени стоит напоминать себе о страданиях плоти. О ее уязвимости. Он в принципе считал, что не нужно слишком баловать свою плоть, ибо это делает человека зависимым. Скажем, я довольно долго курила. Саня уговаривал: «Брось ты курить. Ничего нельзя делать такого (кроме неизбежного), от чего становишься зависимым. Вот арестуют, - в начале 70-х арест был абсолютно реален, - а ты не можешь без сигарет. И твой следователь будет на этом играть».

И: Послушались?

Солженицына: (смеется) Нет, его увещевания не подействовали. Я бросила курить, но по другой причине и в другое время.

Мы уже на втором этаже - в кабинете Александра Исаевича, состоящего из двух просторных смежных комнат. Здесь же крошечная кухонька, где Наталья Дмитриевна разогревала мужу еду.

И: Александр Исаевич не спускался к обеду?

Солженицына: Последние пять лет он болел и редко спускался к общему столу. А то всегда обедали вместе. Обеды были поздние: часов в шесть. Кухня же наверху задумана для того, чтобы в первой половине дня Александр Исаевич ни на что не отвлекался. Вставал он не позже семи. Пил кофе и садился писать. После полудня я подогревала ему ланч. День делился на работы разного характера и разной интенсивности. Утром он писал. Вторая половина дня - накопительная: читал, делал выписки, обдумывал материал, не обязательно к завтрашнему дню - наперед. Спуститься до обеда вниз - значит, волей-неволей отвлечься. Даже короткий бытовой разговор вырывал из сосредоточения. Александр Исаевич был неприхотлив в еде, и ему было все равно, во что одеваться. По-настоящему для него важны были две вещи: свет и тишина. Тишина особенно. В Вермонте у нас на стене гаража висело, как у многих в Америке, баскетбольное кольцо. До трех часов дня - выходные не выходные, каникулы не каникулы - мальчики не смели стучать мячом, зная, что папа работает. Правда, мне кажется, запрет действовал до часу, но Игнат в каком-то интервью утверждал, что до трех. В любом случае в утренние часы никто, кроме собаки, не гавкал (смеется).

Игнат Солженицын, известный пианист и главный дирижер Филадельфийского Камерного оркестра, в эту минуту сидел на корточках у лестничного пролета на втором этаже и нажимал на клавиатуру не рояля, а ноутбука, налаживая в доме внутреннюю компьютерную сеть. Впрочем, Наталья Дмитриевна, ничего не имевшая против самой идеи, чтобы все члены семьи: и она, и Степан, и Ермолай, и часто наезжающий из Нью-Йорка Игнат, и невестки - могли, не выходя из своих комнат, как в офисе, перебрасываться сообщениями, что-то укоризненно шепнула сыну. Пояснила нам:

Ему на днях предстоят два концерта в Петербурге. Мы всей семьей туда полетим. Игнат будет и солировать на рояле, и дирижировать симфоническим оркестром Мариинского театра. Шутки в сторону: Гергиевским оркестром! Я ужасно волнуюсь, а он который час ковыряется с этими компьютерами.

Мимолетной репликой о не вовремя овладевшем Игнатом компьютерном азарте разговор о детях до поры исчерпан. В кабинете Александра Исаевича речь о привычках хозяина, привязанности к населявшим его территорию вещам.

Солженицына: Саня очень любил эту старую кофту на пуговицах, - Наталья Дмитриевна разглаживает складки висящей на спинке кресла серой вязаной кофты. Замечает маленькую дырочку и, машинально продолжая поглаживать, вслух размышляет: - Когда появилась? Надо зашить… - И после паузы: - Здесь прохладно зимой. В молодости Сане нравился холод, его даже прозвали «моржом» - никогда не носил ни пальто, ни шапку. А с возрастом стал мерзнуть.

Пока мог, Александр Исаевич писал, стоя вот за этой фанерной кафедрой, сколоченной под его рост. Видите, она складная. Взял под мышку и понес. Кафедра у нас путешественница: и по России поездила, и в Цюрихе была, и в Вермонте. А старинный письменный стол - петербургский. Году в 69‑м или 70‑м Сане его подарили. Сначала стоял в садовом домике в Рождестве, потом у нас на Тверской. Когда в 74‑м Александра Исаевича выслали и мы поехали вслед за ним, я взяла стол с собой. С нами вернулся из изгнания. В другой комнате два больших простых стола: первый - на колесиках, второй - на аккуратных козлах. Передвигать легко. Их нам сделали в Вермонте. Даже не столяры, а плотники. Разные столы для разных работ. Не надо постоянно перекладывать стопы книг и бумаг.

В день своего ухода Александр Исаевич все утро провел в кабинете, работал, как обычно. Листки последней рукописи, очки, карандаши, ручки… Я стараюсь ни к чему здесь не прикасаться.

И: Говорить о зашкаливающей работоспособности Александра Исаевича стало общим местом. Как и о его всегдашней досаде на себя, если время тратил не на писательство. И все же, каким он был в то вторгавшееся в спрессованный график «личное время», за которое себя не корил?

Солженицына: У нас не существовало деления: это работа, а это - «личное». И Саня, и я по-разному, но бесконечно любили работу и никогда не жили по принципу: проволочили день, закрыли папочку, теперь пошли отдыхать. Каких-то специальных посиделок: давайте соберемся, поговорим о том, о сем, не устраивали. Разговоров-то было много семейных, но обычно они возникали как-то естественно, чаще всего за едой. Вообще мы все в семье едим быстро. Ну просто физически быстро. Если за обедом заходил увлекательный или важный разговор, он продолжался столько, сколько не иссякал интерес. А если нет, все сразу разбегались обратно к своим занятиям. Александр Исаевич не выносил пустого времяпрепровождения, просто заболевал от него. Коли уж не о чем говорить, то нечего и говорить. Это распространялось и на гостей. Вполне мог произнести: простите, дорогие, я уж пойду, мне завтра с утра предстоит трудный кусок. Вставал и уходил. Но вот по субботам в Вермонте дети не ездили в школу - и мы устраивали длинные завтраки.

К «личному времени», если хотите, можно отнести и наши с Саней обсуждения радионовостей и текущей прессы. Мы «делили» газеты и журналы, а самое важное потом друг другу пересказывали. Все крутилось вокруг возврата в Россию. Семья (и дети в том числе) жила надеждой, что это когда-то случится. Порой надежда ослабевала. У нас. У Сани - никогда.

Уже в 80‑е годы вечерами Александр Исаевич начал читать то, что ему не нужно непосредственно для работы. Скажем, с часу до пяти - чтение, необходимое для «Красного Колеса», а после обеда брался за книги, которые хотел перечитать или не читал прежде. По ходу делал пометки. Из этого развилась «Литературная коллекция» - эссе о писателях, достаточно необычные, поскольку писатели о писателях чаще говорить избегают либо отзываются криво. А тут, наоборот, с любовью и захваченностью.

И: Александр Исаевич днем отдыхал?

Солженицына: Практически нет. Хотя у него были большие проблемы со сном. Засыпать-то он засыпал, но вскоре просыпался. Страх, что утром будет не в форме и день пропадет, не давал снова заснуть. Изредка мог прилечь днем. У Сани случалось и в полные сил годы такое состояние, когда мозг от усталости словно изнемогал. Какой-то ступор наступал. Если удавалось минут на десять - пятнадцать забыться, вставал совершенно омоложенный.

И: Вскоре после знакомства вы ошеломили Солженицына своей неутомимостью, вызвав почти сердобольную реплику: «Не слишком ли вы гоните? Не перегружайте себя». Два трудоголика. Эта похожесть создавала лад в семье или дому не хватало немного лени?

Солженицына: Ну, я не знаю. Думаю, лад. Во всяком случае, Александру Исаевичу было с руки, что меня никогда не надо побуждать работать, что тяну сама. Ему это нравилось. Потом, не забывайте, что «Один день Ивана Денисовича» вышел в 1962-м. Человеку было сорок три года, когда опубликовал свою первую книгу! Саня очень, очень спешил. Не рассчитывал, что столько проживет. Он же прошел через страшный рак, метастазы под мышками и по всему животу. Одна опухоль величиной с кулак так и сохранилась в своеобразном известковом бункере после облучения. Саня всегда исходил из того, что времени, может быть, осталось мало. Поэтому - да, не хотел тратить его зря. Это не значит, что писал судорожно. Напротив, Александр Исаевич никогда не торопился, не гнал к концу. Он начинал спешить лишь когда заканчивал книгу. Отдавал мне на прочтение, ждал отзыва, потом перепечатки. Вот тогда (смеется) ему казалось, что уже завтра все должно быть готово.

И: И что вы медленно читаете…

Солженицына: Да, да. Он не упрекал, но очень ждал и давал это почувствовать. Что же до лени, то мы оба (хотя я не помню ни одного прямого высказывания Александра Исаевича по этому поводу) считали ее отвратительной. Сходились, что чем в семье ее меньше, тем лучше. Саня ежедневно занимался с детьми, час в день непременно давал урок математики, либо физики, астрономии. Я же занималась с ними русским и старалась, чтобы мальчики учили по стихотворению в день. Они знали сотни стихов. Когда приезжали гости, мы в их честь устраивали концерты. Звучали музыка, стихи. Отец всегда на этих концертах присутствовал.

И: Это не чересчур - каждый день по стиху?

Солженицына: Не чересчур. Память можно растянуть, как растягивают желудок обжоры. А память - почти единственное, что мы могли дать детям. Память и умение работать с книгой, со словом. Свое ремесло. Александр Исаевич любил повторять: «Ремесло за плечом не тянет». Мы ведь никогда не знали, во что выльется наша жизнь, подорвут - не подорвут, кто, когда и как умрет… И спешили передать детям, что могли. С теплотой вспоминаю вермонтцев. Они сами решили, что нас надо оберегать от пришлых топтунов. В местном магазинчике висела трогательная табличка: «Дорогу к Солженицыным не показываем».

Дети же у нас, к счастью, выросли трудолюбивыми. Отец проповедей им не читал, а я не раз толковала вслух об отвращении к лени. Когда ребята были уже подростками, я им говорила, как бы шутливо, что любимой женщине надо уметь прощать всякие недостатки, но нет ничего хуже женщины злой и ленивой. На таких не женитесь. (А большего требовать - это уже быть старухой из «Сказки о рыбаке и рыбке».) Послушались. На таких не женились (смеется). Всеми невестками я довольна.

Известия: При том, что у Александра Исаевича была уйма недоброжелателей, еще больше тех, кто стремительно подпадал под его обаяние. Вы - тоже. Дело ведь в вашем случае не только в его идеях, книгах, а и в мужской харизме, по-видимому?

Наталья Солженицына: Что говорить, Саня притягивал, как магнит. Для меня он оставался привлекательным до последнего дня. Его обаяние чувствовали многие. Он был как-то органично галантен и внимателен к женщинам. Ирина Алексеевна Иловайская, несколько лет бывшая секретарем у нас в Кавендише, говорила, что, когда приходила к Александру Исаевичу (а у него и в вермонтском кабинете было зябко), он заботливо набрасывал ей на плечи пиджак: «Меня аж с ума сводило, каким движением он это делал». Мне кажется, у Сани и лицо было особенное. И чем дальше, тем больше. У него было лицо из тех, на которые хотелось смотреть и смотреть, трудно оторваться.

Работая, Саня был немногословен и очень сосредоточен. Он выглядел строгим ко всем, кто пытался ему помешать. Да я и не допускала этого. И сама не мешала.

И: Повезло ему с вами.

Солженицына: А мне с ним повезло. Нам друг с другом повезло. Это правда. Когда Саня не был в напряженном, сдавленном состоянии, то становился открытым, мягким, бесконечно милым. На редкость деликатным. Солнечно улыбался. И очень заразительно смеялся. Он был отличным рассказчиком. Мальчики сейчас вспоминают многое из того, о чем отец говорил за столом. У сыновей это осело в памяти, они порой удивляются: «Как ты не помнишь?»

Праздничных застолий с Александром Исаевичем было много (вопреки, мне кажется, сложившемуся у вас впечатлению). Мы отмечали все детские дни рождения (как-никак четыре мальчика!), день рождения моей мамы. Ее Саня очень любил. Плюс Рождество, Пасха, наезды друзей - Никиты и Маши Струве, Славы Ростроповича, которого с Саней связывала тесная дружба, еще одной близкой семьи: И всегда у нас был веселый, вкусный, красивый стол. Готовили мы с мамой. Я по сей день делаю пасхи, куличи, пеку крошечные слоеные пирожки. Закончим с интервью - пойдем пить чай с любимым Саниным кексом. У него был такой кекс, без которого жить не мог (смеется). Я и теперь его пеку, как бы для Сани.

Мама во всем помогала. Она была чудная, тоже счастье моей жизни. «Главный инженер» нашего дома. Руки у нее были правильные - чинила лампы, утюги, замки, игрушки. Отлично рисовала. Из готовки на ней были непременные щи и котлеты. Саня шутил: «Нельзя допустить, чтобы мы вернулись в Россию, а дети не знали, что такое щи». Это воспринималось с улыбкой - в качестве абстрактной фигуры речи. Вернемся ли? Но мы вернулись. И дети знали, что такое щи…

К слову, Саня обладал неиссякаемым чувством юмора. При том нередко сетовал, что в собственных книгах юмора ему не хватает, считал это недостатком.

И: Даже в трагическом «Архипелаге» хватает остроумных мест…

Солженицына: Я тоже так думаю. Всюду… Однако себя он критиковал сурово.

И: В какой форме проявлялись недовольство Александра Исаевича, плохое настроение?

Солженицына: Он замолкал. Если был недоволен, если ему казалось, что я виной чему-то или что-то не так делаю, то просто замолкал, иногда надолго. Он не хотел обижать словами. Александр Исаевич не был упречным человеком. Он был упречным по отношению к себе. Вот себя страшно корил, когда думал, что сделал ошибку. Она его терзала. С возрастом он становился мягче к окружающим, но делался суровей к себе. Мысленно прокручивая жизнь, горько осуждал себя. В частности, за то, что был недостаточно внимателен к матери. Эта боль жила в нем последние лет двадцать.

И: Вас выводило из себя молчание мужа?

Солженицына: Я пыталась вести себя так, будто ничего не случилось. Но если видела бесполезность, прекращала попытки и тоже замолкала.

И: И долго вы так могли?

Солженицына: Могла. Но меньше, чем он. Обычно размолвка продолжалась до первого неотложного дела, которое приходилось обсуждать. На этом все рассасывалось. Никаких сцен друг другу мы никогда не закатывали. Хотя, бывало, бурно выясняли… нет, не отношения - спорили. Я ужасная спорщица. Спорили мы страстно. И иногда, как свидетельствуют дети, очень громко. Но это так, поиск истины.

И: А как выражались нежность, признательность?

Солженицына: Как у всех людей: в жестах, голосе, словах. Саня умел быть покоряюще нежным… Ну да, нам выпало много тяжелых моментов. Жизнь бывала беспросветно трудной. Но друг с другом нам никогда не было трудно.

Почему я сказала, что нам обоим повезло? Не было, как это случается, такого зияющего противоречия, чтобы семья шла поперек долга. Мы были едины, так сплетены, что кто бы из нас двоих ни захромал, сразу хромала вся телега. Саня всегда сочувствовал моим трудностям, которые могли не совпадать с его (на мне были дом, дети, Фонд), огорчениям, которые он не всегда разделял, говоря, что не стоит что-то принимать близко к сердцу, - но при том всегда был рядом. Думаю, это и называется гармония.

И: Когда на 50-летие муж преподнес вам розы, вы не без иронии записали в дневнике: «Вот уж из ряда вон». Гармония гармонией, но вас не задевало отсутствие стандартных знаков внимания? Или это с лихвой перекрывалось бездной нестандартных?

Солженицына: Меня не только не задевало отсутствие стандартных знаков внимания - я их страшилась и не хотела никогда. Потому что всякий стандартный знак внимания может служить ширмой, прикрывающей отсутствие искренних чувств.

Когда у нас с Александром Исаевичем все началось, был такой бурный роман, он приносил мне свои любимые ландыши. И мне они нравились куда больше капризных роз именно непомпезностью. Я высоко ценила внимание и низко - его тривиальные знаки. А самого внимания было с избытком. Саня постоянно давал мне пищу для некоторой гордости, проще говоря - для счастья. Его слова - что он может на меня положиться, что ценит точные замечания, что у меня «хорошее ухо» - казались самым высоким комплиментом, какой только возможен. Поскольку мы много работали вместе, я слышала подобное нередко. К Саниным словам нельзя было привыкнуть, его одобрением нельзя было напиться. Пьешь - пьешь, и каждый раз ну просто живая вода из колодца. Я ведь не была застрахована от того, что в чем-то ошибусь, могу промахнуться. И Санино восхищение, что почти не промахивалась, удивленная благодарность, щедрая похвала - всякий раз были для меня сверкающим орденом.

А ритуалы? Я вообще выросла в не «ритуальной» семье. И Саня терпеть не мог ничего показного. Конечно, у нас с ним были свои тайные даты. Александр Исаевич обычно не носил обручального кольца. Оно на правой руке мешало ему писать. Держал его в выдвижном ящике туалетного столика своей мамы, которым, как и ее старинным круглым барометром, очень дорожил. Там же всегда хранились наши венчальные свечи. Всякий раз по известным только нам датам Саня надевал кольцо.

И: Вы напоминали?

Солженицына: Ни разу в жизни. Он сам эти дни держал в памяти. Я-то как раз могла забыть. И если такое случалось, он укоризненно смотрел на меня и стучал своим кольцом о мое.

…Чего Саня особенно избегал, так это пышно праздновать свои дни рождения. Мы любили отмечать их тихо вдвоем. Но это редко удавалось. А Саня всегда «играл на понижение», заранее начинал подговаривать: «Давай только чай, и не больше». Но я, конечно, пекла пироги. Дети дарили подарки. Я тоже. Хотя знала, что от меня лучшим подарком для него (смеется) было бы успеть к этому дню закончить какой-то пласт работы.

И: В последние годы Александр Исаевич сетовал на немощь, бессилие?

Солженицына: Всерьез он стал болеть в 2003 году. После декабря 2002-го уже не выезжал из Троице-Лыкова. Когда у Сани отказала левая рука, у него наступил довольно долгий период такого внутреннего роптания: «Я уже все сделал на этой земле. Почему Господь меня не отпускает?» И все равно садился к столу. Вздыхал: раньше мог работать 16 часов в день, потом - 14, 12, а тут уж только 8. Но работал, повторяю, до самого конца. Третьего августа в девять вечера я его уложила, Саня уснул. А в десять проснулся, позвал меня, и начался его отход. Он ушел до полуночи.

Последние полтора года Александр Исаевич почти не принимал гостей. Не хотел общаться в инвалидном кресле. У него (на поздней фотографии видно), - Наталья Дмитриевна оборачивается и показывает снимок на полке за спиной, - стал лик, а не лицо. Пока не сделали операцию на сонной артерии, он был совершенно прозрачный, бело-голубой. Операция подарила ему полтора плодотворных года. Они были очень светлыми, хотя и трудными физически. Но Саня больше не роптал. Дух оставался мощным, а силы убывали на глазах. Мне он виделся раненым воином…

Но если оглянуться - ведь Александр Исаевич прожил счастливую жизнь.

И: С другой стороны, такая тяжелая судьба.

Солженицына: Он ее не воспринимал как тяжелую. Как трудную - да.

И: Это же синонимы.

Солженицына: Нет. Трудность - не обязательно плохо. Ну, трудно… Пробьемся. А тяжесть - это что-то очень негативное, давящее. В Сане же всегда была жизненность огромной, динамичной силы. Правда, под конец он начал терять оптимизм из-за всего того, что видел вокруг. Он уходил в большой тревоге за страну. Не был уверен, что она сохранится как таковая.

И: Когда вы с особой пронзительностью ощутили: Александр Исаевич ушел и никогда не вернется?

Солженицына: Вы знаете, его физическое отсутствие я ощущаю непрерывно. В первые несколько месяцев это случалось на каждом шагу. Накатывали такие внезапные, нестерпимые удары. К ним невозможно подготовиться и нельзя привыкнуть. Вдруг всплывет какая-то деталь и собьет тебя с ног. Например, умываюсь, попадается на глаза его зубная щетка, и тут прокалывает - не мысль даже, а какое-то пронзительное физическое осознание, что больше он до нее никогда не дотронется. Или нательный металлический крест. Саня на ночь клал его в изголовье. А утром надевал, таким круговым движением. Теперь крест живет со мной. Я то свой ношу, то - его.

А нефизического ухода Александра Исаевича ни разу не испытала. Такого момента просто не было. Скорее всего, и не будет. Я ежедневно работаю, живу с его текстами, его почерком… Это, вспоминаю, писалось при мне, это мы вместе редактировали. Слышу Санин голос, его особые интонации. Он настолько не ушел из моего ежедневного мира, что мы с ним словно не разлучились.

И: В качестве теснейшей «сотруженицы» Солженицына вы лучше всех знаете, действительно ли Александр Исаевич закончил намеченное им на земле. Что из оставшихся дел он с доверием переложил на ваши плечи?

Солженицына: Мы никогда не избегали разговоров о смерти, говорили о ней без страха и трезво. Александр Исаевич наказывал: «Когда меня не станет, вот это первое сделаешь, потом второе, третье…» Он нередко предупреждал: «Смотри, девка, не успеешь. Не разбазаривайся». Это если я, допустим, зачастила на концерты в консерваторию. Мне казалось: ерунда, все успею. И только теперь понимаю, насколько он был прав. Оставленное наследие неохватно. Предстоит опубликовать немало еще неизданного. Вот «Дневник романа». Саня писал его более 25 лет, параллельно работе над «Красным Колесом». Жанр неожиданный: дневник работы над романом о революции 1917 года - не жизни во время работы, а самой работы. Там всё: и сомнения, и счастье находок, и возмущение пойманными за руку лгунами-свидетелями, и отчаяние, что взялся за необъятное и не сумеет закончить… Дневник был Саниным дружком, с которым он разговаривал помимо меня. Александр Исаевич не предполагал его публиковать, но, когда кончил «Красное Колесо», перечитал и сказал: «Когда-нибудь можно и издать. Давай все-таки приготовим». В 1990 году я его перепечатала. «Дневник Р-17» составляет целый том собрания сочинений, которое я готовлю к печати. Это Собрание сейчас моя главная работа. Пока, вы видите, стоят четырнадцать томов, два - на подходе. Всего же томов должно быть тридцать.

Одновременно разные издательства перепечатывают «В круге первом», рассказы, «Раковый корпус». Предлагают составить хрестоматию для школьников, отдельно издать «Крохотки». В связи с выходом школьного «Архипелага» учителя просят о встречах. И в общем, нелепо вставать на пути этих желаний. Но как на все найти время? Я сама за рулем, летаю по Москве (или томлюсь в пробках) и к вечеру еле доволакиваюсь до дома. Все-таки Троице-Лыково - это загород. Любая вылазка съедает день.

Да, надо торопиться. В первый раз я почувствовала тревогу, что «не успею», когда лишь притронулась к архиву. В Женеве есть знаменитый музей Мартина Бодмера. Этот человек долгие годы собирал редкие рукописи, создал ценнейшую коллекцию: там и древние папирусы, и рукописи Гете, и партитуры Моцарта, Бетховена… С мая по октябрь будущего года в музее состоится выставка рукописей Солженицына. Не будь этого предложения из Швейцарии, я еще даже не подступилась бы к архиву. А теперь вытащила кое-какие ранние вещи, скажем, довоенный блокнот в клеточку, где Саня - первокурсник - делал наброски к «Красному Колесу». Это будущие самсоновские главы.

Страницы, страницы… Столько всего интересного: тетради путешествий, встреч, разрозненные листки с мыслями, впечатлениями. Количество разнообразных записей ошеломляет. Сам Александр Исаевич считал, что, когда мысли воплотились в книгу, заготовки можно выбросить. Кое-что и выбросил. Но гораздо больше осталось - все это тоже архив. Значит, постепенно буду читать и решать, что делать. Если успею…

И: У вас с Александром Исаевичем пять внуков. Они сознают, какую громкую фамилию носят?

Солженицына: Мне кажется, вполне. Два наших сына - Ермолай и Степан, живут в Троице-Лыкове. Работают в международной консалтинговой фирме. Ермолай - управляющий директор московского офиса. Оба получили прекрасное образование, учились в Гарварде, Принстоне и Массачусетском Технологическом. Хорошо знают мир, языки. Здесь женились на русских девочках. У Ермолая и Нади двое детей: Екатерина и Иван, уже большие. Девять и восемь лет.

Игнатичей же трое: Митя, Анна и Андрей. Игнат с ними ежегодно приезжает в Москву. Жена у него американка, милая, красивая женщина, врач. Приняла православие и выучила русский язык до такой степени, что, по крайней мере за столом, мы не должны переходить на английский. И дети свободно говорят, читают и пишут по-русски. С самого рождения Игнат общается с ними только на русском. Этим летом я впервые после возвращения в Россию на две недели «взяла отпуск», ездила в Вермонт, собрав там всех внуков. По утрам заканчивала корректуру школьного «Архипелага», вечерами же мы с детьми сначала прочитали, а потом поставили сцены из «Ромео и Джульетты».

Рабочий стол Александра Солженицына. Троице-Лыково.
Декабрь 2010 года (фото: Олег Паршин)

Солженицына: Вы удивитесь, но наши сыновья долго не знали, кто их отец. То есть не знали, что он знаменитый. Папа и папа. Работает и работает. Ну, писатель. Сидит и пишет. Мы переехали в Америку из Европы, когда Степе было два года, Игнату - три, Ермолаю - почти пять. Потом дети подросли, пошли в школу. Но мы жили в лесу - Вермонт достаточно глухое место - и не старались рано сообщать детям, до какой степени их отец известен. Наоборот, всячески этого избегали. Как раз накануне Степа забавно рассказывал за столом (вчера был тот редкий счастливый вечер, когда все братья собрались вместе), как однажды он пришел из школы и спросил бабушку: «Слушай, а что такое говорят, будто нашего папу все знают?» То есть он у бабушки стал допытываться, поскольку находился в неведении. А мы были этому неведению рады. Чем дольше они не догадывались о мировом признании отца, тем дольше росли нормальными детьми. Всякая исключительность способна изуродовать. Это палка о двух концах. Даже, скорее, об одном.

Что же до внуков, то они живут в мегаполисах: в Москве и Нью-Йорке. Здесь невозможно расти, не имея представления, насколько известен Солженицын. Но я младших держу строго. В смысле: что из того? Для них слава деда означает одно - они должны быть достойны унаследованного имени.

Солженицын, с которым Решетовская прожила 25 лет, вычеркнул первую жену из своей жизни так резко, словно хотел отмахнуться от наваждения. После же того как Александр Исаевич назвал Наталью гэбисткой, его примеру последовали ее друзья и знакомые. В жизнь писателя вошла другая женщина, Решетовскую называли истеричкой и ненормальной, а она просто любила…

Я не хотела мириться с тем, что меня взяли и выкинули, - сказала нам Решетовская. - Столько лет ему было отдано, столько пережито, и финал - «Я женюсь на другой, а ты будь моей любовницей». Как можно было на такое пойти? Нет, я не могла отпустить мужа. НАВСЕГДА ОСТАЛАСЬ БЕЗ ДЕТЕЙ «Какой странный брак», - сказала однажды Галина Вишневская своему мужу после знакомства с первой женой Солженицына Натальей Решетовской. Большеглазая и хрупкая, она показалась ей тогда «вечной невестой из провинциального дворянского гнезда». Этакая маленькая холодно-воспитанная барышня, писавшая в юности стихи и игравшая Шопена… «Нет, они не созданы друг для друга», - резюмировала Вишневская свои наблюдения. Ее пророчества сбылись. Их роман начался еще на первом курсе Ростовского госуниверситета имени Молотова. Саша учился на физмате, она - на химическом. На втором курсе оба записались в кружок бальных танцев, разучивали танго, вальс-бостон. Их роман начался под звуки фокстрота. В первый раз Саша взял девушку под руку на том же втором курсе. А спустя 20 лет точно назвал дату. - У него была феноменальная память, - говорит Решетовская. - Он заучивал свои произведения наизусть. Ведь когда работал в шарашке и сидел в лагере, опасно было вести записи. Саша их непрерывно про себя повторял - и на перекличке, и на работах. На четвертом курсе, в 1940-м, поженились и сняли маленькую комнату недалеко от университета, чтобы всего через год разъехаться: он - на фронт, она - в Ростов, ждать. Однажды в письме Наташа написала, что хочет родить ребенка. Реакция Солженицына была неожиданной: «Какие дети! Рано еще, они станут помехой в будущем творчестве». - Сколько раз он упрекал меня в письмах за обычное желание женщины стать матерью, - вздыхает Наталья Алексеевна. То, что у Решетовской рак матки, выяснилось неожиданно. Сделали операцию, спасли, но навсегда лишили детей. Одна, наедине с тяжелой болезнью-приговором, она еле пережила этот кошмар: мужа посадили еще в конце войны. Единственное, что оставалось измученной женщине - свидания. Когда был карантин и их запрещали, Решетовская шла в Нескучный сад, к которому примыкали стены тюрьмы. Денег на передачи не хватало - помогала мама, Мария Константиновна, которой, со слов Натальи Алексеевны, приходилось спекулировать в рязанском магазине, где она работала бухгалтером, чтобы как-то помочь дочери. 4 года войны и 6 лет лагерей жена ждала мужа, но не дождалась… Я БЫЛА ГЛАВНЫМ ДОБЫТЧИКОМ ДЕНЕГ Когда выяснилось, что супруг неблагонадежный, из Москвы Решетовскую попросили. Она уехала к матери, устроилась в сельскохозяйственный институт. И тут в ее жизни появился Всеволод Сомов, доцент рязанского меда - старше на десять лет, вдовец с двумя детьми. После долгих и настойчивых ухаживаний Наталья сдалась. Оформила развод с Солженицыным. Но за Всеволода Сергеевича пошла не сразу. - Замуж я вышла потому, что знала - у меня никогда не будет собственных детей, а у Всеволода росли два чудесных мальчика. В 1956 году Решетовская получила письмо от Солженицына, в котором он сообщил об освобождении. - Еще когда он был в ссылке, я предлагала переписываться, но Саня отказался: «Либо ты ко мне возвращаешься и всех бросаешь, либо мы прощаемся навсегда»… В 1956-м Сомов не смог меня удержать. Для него мое решение вернуться к Александру Исаевичу было убийственным, он даже хотел с собой покончить. Когда прочитала письмо с просьбой встретиться, подумала, что Саша стремится вернуть прежние отношения. Потом он уверял, что таких мыслей и в помине не было. Но я думаю, были. Когда мы увиделись, он подарил мне все стихи и поэмы, которые за это время написал. И многие из них были посвящены мне. Наталья вернулась к бывшему мужу, у которого обнаружили рак. Солженицын был уверен, что жить ему осталось недолго: еще в Казахстане, будучи в ссылке, он перенес операцию в паху. Врачи сказали, что он тоже не сможет иметь детей. Решетовская круглые сутки сидела у его постели. «Нам дети и не нужны, у нас другое предназначение», - повторял он. В 1957 году они снова поженились, и Александр Исаевич переехал в Рязань. Солженицын любил, когда жена играла Бетховена, Шуберта, Шопена: музыка помогала писать. Но это не помешало ему однажды устыдиться ее музицирования, когда в гостях у Ростроповича Наталья Алексеевна села за рояль. Писатель смущенно опустил голову. «Ну могла бы при тебе и не играть», - как бы оправдывался он перед музыкантом. В быту Солженицын был неприхотлив, но его характер портила вечная экономия дней, часов, минут… Когда-то в письме с фронта он просил жену написать на его могиле: «Здесь прилег отдохнуть человек, которому никогда не хватало времени». После регистрации в загсе супруги практически не бывали в театрах, кино, по поводу чего Решетовская, как говорил Солженицын, частенько «скулила». Александр Исаевич охотно помогал жене на огороде, с удовольствием работал на воздухе. Позже устроился учителем в школу, но преподавал мало, и основная нагрузка легла на Наталью Алексеевну. Ее триста доцентских рублей не шли ни в какое сравнение с его шестьюдесятью школьными. В тратах Александр Исаевич жену ограничивал. Откладывал средства на черный день. - Я, естественно, была главным добытчиком денег. Слава Богу, хозяйством не приходилось заниматься - мама помогала. Но если надо было поехать на рынок за картошкой, это делал Александр Исаевич: садился на велосипед - и вперед. И дрова рубил. Я же помогала мужу в творчестве: печатала рукописи, вела переписку с бывшими заключенными. ЛЮБОВНИЦЫ СМЕНЯЛИ ДРУГ ДРУГА ОДНА ЗА После выхода «Одного дня Ивана Денисовича» в «Новом мире» Солженицын стал популярен не меньше, чем ныне поп-звезды - письма шли пачками. Их раскладывали отдельно, делая пометки - «романтические», «умные» и т.д. Множество женщин были готовы на все, чтобы помочь Александру Исаевичу в работе. Решетовскую же это коробило - она предпочитала сама печатать произведения любимого и долгое время была его секретарем. Недостатка в женском внимании у Александра Исаевича никогда не было. Говорили, что у него случалось много романов на стороне, но женщины ему нужны были для рождающихся сюжетов. Одной из таких была ленинградка, профессор математики, из-за которой в семье Солженицына разразилась первая крупная драма. - Эта история фактически описана в «Красном колесе». Женщина была моложе меня года на четыре. Выглядела хорошо, а вот мне за бесконечной работой над выпуском произведений было некогда заниматься собой. И Саня увлекся. Поехал в Ленинград, я осталась в Рязани работать над книгой. Перед отъездом мы договорились, что он вернется к моему дню рождения. Но муж не приехал, пришла телеграмма: «Разреши мне остаться в Ленинграде». Я что-то почувствовала и ответила: «Ты - в Рязань, я - в Ленинград, мы - в Москву». Что означало: либо он едет ко мне, либо я к нему, либо мы едем навстречу друг другу. Остановились на последнем. В Москве Александр Исаевич и рассказал о новом романе. Решетовская почувствовала себя обманутой и решила, что не позволит так с собой обращаться. Начала ходить с обязательной прической и маникюром, а потом поставила условие: хочешь - возвращайся, а нет - сделаем тебе изолированную комнату с отдельным входом в квартиру. - Он тогда мне сказал: «Ты столько лет была замужем за другим мужчиной, а тут единственный случай - и так переживаешь». Самое интересное, что после этого напряженного ленинградского романа к нам на дачу приехал Твардовский, чтобы прочитать «В круге первом». Нам удалось скрыть свой разлад. Он так ничего и не почувствовал и невольно сблизил нас. Прослушав «Лунную сонату» в моем исполнении, Александр Трифонович стал восхищаться: «Надо же, жена - доцент, на рояле прекрасно играет да еще машину водит!» Через некоторое время Саша сказал: «Можешь все ленинградские письма из папок выкинуть и уничтожить. Этой женщины в моей жизни больше не существует». Хотя на самом деле это было не так… Первая семейная драма стала началом конца. Александру Исаевичу, у которого словно открылось второе дыхание, как воздух нужны были новые эмоции, ощущения. И он искал их… 27 апреля 1970 года супруги отпраздновали 25-летие совместной жизни. «Выпьем за то, чтобы до гроба быть вместе», - поднял Солженицын свой бокал. А через несколько месяцев узнал, что любовница Наталья Светлова беременна… Солженицын стал все чаще отсылать жену к друзьям на дачу. Говорил, одиночество нужно для творчества. И Наталья Алексеевна верила. Но вскоре выяснила, что в жизни мужа появилась еще одна любовница. Разрыв был нелегким - Решетовская пыталась покончить с собой… - После тяжелого объяснения я выпила 18 таблеток снотворного и заснула. Очнулась уже в больнице. Врачи с трудом меня выходили. ТЕПЕРЬ КАЖДОЕ УТРО СПРАШИВАЮ ЕГО, ПРИДЕТ ЛИ Решетовская долго не давала согласия на развод - бракоразводный процесс растянулся на три года. Светлова за это время успела родить троих. Тогда Солженицын буквально возненавидел бывшую жену, видя в ее действиях пособничество КГБ, который старался держать писателя на крючке. - Суд нас развел. Но следующий, вышестоящий, отменил это решение. Я тогда, не дождавшись прочтения приговора, удрала из зала заседаний с громким плачем и поехала на дачу. До нее было около 280 километров, наступала ночь. Я чувствовала, что силы покидают меня. Выпустила руль из рук и выехала за разделительную полосу. Хорошо на трассе в тот момент было пусто. Но откуда-то появился милиционер. Остановилась, открыла дверцу и, высунув обмякшую руку, продолжала сидеть. Он подошел: «Почему вы не выходите из машины?» «Я устала», - ответила. «Устали? Тогда езжайте в лес и заночуйте». При нем мы с мамой выпили кофе и поехали дальше. На следующий день после завтрака Наталья Алексеевна устроила похороны любви. Она выбрала красивое фото бывшего мужа, завернула его в целлофан и перед скамеечкой предала земле. Листьями Решетовская выложила дату - 20 июня… Дома на стене повесила листок, написала на нем огромную букву «Я» и перечеркнула ее. В этот момент женщина поняла, что больше не существует для своего любимого. - Он потом косил траву и нашел эту могилку. Написал мне: «Как ты могла! Живого человека похоронить?!» После окончательного развода они старались не видеться. На дачу ездили по разным дням. Солженицын не мог ее простить. А после выхода ее первой книги о нем на долгое время постарался забыть о существовании бывшей жены. - Мне кажется, он сделал это, чтобы облегчить свое сердце. У нас все-таки была такая любовь… Только однажды Александр Исаевич позвонил и пообещал реабилитировать бывшую жену в своих книгах - после того, как она умрет. И все равно, по словам Решетовской, она ни на минуту не переставала думать о Саше - том, которого она когда-то знала. Квартира Натальи Алексеевны напоминает музей Сол-женицына, она бережно хранила все документы, связанные с ним, скрупулезно рассортированные по датам. Она жила им, больше помнила о фактах из его биографии, чем о себе. Но с его семьей у Решетовской по-прежнему были очень напряженные отношения. Правда, Александр Исаевич во время болезни бывшей жены выплачивал ей по 3000 долларов в год. Потом же нанял ей сиделку, потому что женщина была не в силах за собой ухаживать. Светлова избегала всякого общения с Решетовской. А сам Александр Исаевич не виделся со своей первой женой 25 лет. На 80-летие Решетовской Светлова принесла огромную корзину роз, новую книгу Солженицына, подписанную им самим, и предупредила: если Решетовская еще будет цитировать его в своих книгах, то дело дойдет до суда… Она простила им все. И каждое утро, просыпаясь, видела перед собой лицо Александра Исаевича. После чего задавала ему в мыслях один и тот же вопрос: «Придешь ли ты ко мне на похороны, Санечка?» В последние три года Решетовская была прикована к постели, сломав шейку бедра. Она знала, что скоро умрет, и часто спрашивала у друзей, как они думают, придет ли Солженицын ее хоронить. Переживала. Умерла в мае 2003 года. Тихо, во сне.

Наталья Дмитриевна не расположена праздновать это событие. Не потому, что не любит праздников и застолий. Человек невероятно открытый, общительный и остроумный, она как раз очень их любит. Но 3 августа - годовщина смерти Александра Исаевича. И это для нее главное.

Банально говорить, что она незаурядная женщина. Это сразу понимают все, кто видит ее в первый раз. Кстати, в Россию она приехала раньше 1994 года, еще в начале 90-х. Прекрасно помню ее встречу с журналистами "Литературной газеты". Естественно, первые вопросы были об Александре Исаевиче: как он, что он, что думает о "перестройке" и даже правда ли, что собирается стать президентом (ходил тогда этот нелепый слух). Но как-то по ходу разговора всем стало очевидно, что перед журналистами выступает не "эмиссар" великого изгнанника, а его великая спутница, с которой он сам неразделим, и не потому, что она так думает, а потому, что так оно и есть. Степень ее заинтересованности и осведомленности в российских делах, прежде всего экономических, была поразительной. А как она говорила о родной Москве! И все вдруг не то что забыли, что перед ними "жена Солженицына" (как это забудешь?), а просто ясно стало, что в редакцию пришел один из самых ярких и интересных собеседников, с которым хочется говорить без лимита времени.

Банально напоминать о ее энергии. Но как подумаешь, сколько она вынесла и продолжает выносить на себе... Оставаясь при этом красивой и обаятельной женщиной, меломанкой и театралкой, азартным водителем, хозяйкой с безупречным вкусом и ценителем непринужденного светского разговора. Впрочем, это тоже часть ее энергии, просто часть ее самой.

Она родилась в Москве через полтора года после ареста деда по матери Фердинанда Юрьевича Светлова, бывшего эсера-максималиста, затем - крупного "известинского" работника. Дед погиб в лагерях. Его жена была сотрудницей крупнейшего русского библиофила Н. А. Рубакина, книги с личным экслибрисом которого и поныне составляют золотой фонд Ленинки, и если на каталожной карточке вы видите шифр "Рб", то знайте, что это они. Мама, Екатерина Фердинандовна Светлова, коренная москвичка, а отец, Дмитрий Иванович Великородный, из ставропольских крестьян. Мощная родословная. Биография целой страны.

Голодная эвакуация в Казахстане, скудное московское детство, кстати, тоже "босоногое". С дет ства тайно посещала церковь и вместе с бабушкой ездила за сотый километр отправлять деду посылки в лагерь. Учеба в университете на математика при явной склонности к филологии и, наконец, совмещение этих разных наук в аспирантской работе. Заядлая спортсменка, туристка, альпинистка, вернувшаяся из одного похода с обморожением. Яркая жизнь, но которая могла стать обычной московской судьбой, если бы не встреча с Солженицыным. И вот здесь вся энергия ее ума и души словно обрушилась в извилистое, порожистое, но такое естественное и необходимое для нее русло. И началась уже совсем не обычная судьба.

С этого момента ее жизнь неотделима от Солженицына. Но и не будем забывать (да просто надо знать!), что вся помощь пострадавшим от репрессий, а сегодня это сплошь старые, больные и часто абсолютно беспомощные люди, проходила и проходит через ее конкретные руки. Это громко звучит: президент общественного фонда Солженицына. В реальности же - это непрерывное вникание в чужие судьбы и страдания. И это очень нелегкий выбор: кому и как надо в первую очередь помогать. А это тысячи (!) людей, жизнь которых буквально зависит от Фонда.

От Натальи Дмитриевны вообще многое зависело и зависит. От ее участия, ее ума и такта, от ее душевной смелости и легкой женской руки. Солженицын с улыбкой сказал в первом же телевизионном интервью, показанном в России: "Без нее ничего бы не сделал!" И это было именно радостное признание, которое о многом говорит.

Вот и пожелаем ей радости, несмотря ни на что. Даже накануне скорбной годовщины. Счастья вам, Наталья Дмитриевна!

Досье "РГ"

Наталья Дмитриевна Солженицына - президент Русского общественного фонда Александра Солженицына. Редактор-составитель начавшего выходить в 2007 году 30-томного собрания сочинений Солженицына. По образованию - математик. С Александром Солженицыным познакомилась в 1968 году. В 1973 году они официально оформили брак. Наталья Дмитриевна с четырьмя сыновьями и матерью выехала из СССР вслед за высланным на Запад Солженицыным. В книге Людмилы Сараскиной "Александр Солженицын" прекрасно описана удивительная, красивая и романтическая история любви этого бойца, духовного солдата и единственной в мире женщины, которая дала ему гораздо более сверх того, чем он сам мог от женщины ожидать. Эта страница московской биографии Солженицына стоит многих страниц его биографии, военной, лагерной, писательской и общественной. Это, быть может, самая светлая страница его жизни вообще.

Российский общественный деятель. Вдова и ближайший помощник писателя Александра Исаевича Солженицына. Президент созданного в 1974 году в Цюрихе «Русского общественного фонда помощи преследуемым и их семьям» (РОФ), более известный как Фонд Солженицына (в 1992 году фонд перенёс свою деятельность в Москву). Редактор-составитель вышедшего в 2007 году 30-томного собрания сочинений Солженицына. Член Попечительского совета по возрождению Соловецкой обители.

Родилась в Москве в семье Дмитрия Ивановича Великородного (из ставропольских крестьян; окончил литературное отделение аспирантуры Института красной профессуры в Москве, пропал без вести под Смоленском в декабре 1941 года) и Екатерины Фердинандовной Светловой (родилась в Москве в 1919, училась в Московском авиационном институте); арестованный за полтора года до рождения Натальи дед последней - Фердинанд Юрьевич Светлов (1884-1943) - ранее был членом Партия социалистов-революционеров (эсеров), затем сотрудником газеты «Известия», погиб в лагерях.

Окончила МГУ; математик.

С Александром Солженицыным познакомилась в 1968 году. С тех пор являлась секретарём, помощником Александра Исаевича, редактором его произведений, составителем собраний сочинений. В 1973 году они официально оформили брак.

Наталья Дмитриевна с четырьмя сыновьями и матерью выехала из СССР вслед за высланным на Запад Солженицыным. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 октября 1976 года была лишена гражданства СССР.

Гражданство было восстановлено Указом Президента СССР «Об отмене Указов Президиума Верховного Совета СССР о лишении гражданства СССР некоторых лиц, проживающих вне пределов СССР» 15 августа 1990 года.

В 1994 году вместе с мужем вернулась в Россию.

28 июля 2009 года состоялась встреча В. В. Путина с Н. Д. Солженицыной в рабочем кабинете премьер-министра. Темой встречи было изучение наследия Александра Солженицына в школах России.

Семья, дети

Сын от первого брака с А. Н. Тюриным: Дмитрий (1962-1994).

Сыновья от второго брака с А. И. Солженицыным: Ермолай (р. 1970), Игнат (р. 1972), Степан (р. 1973).

Александр Солженицын.

Жизнь писателя и общественного деятеля скрасили две женщины. С одной он познал счастье первой любви, а вторая стала его помощницей, другом, матерью его детей. Две любви, как две жизни.

Наталья Решетовская


Фотография молодожёнов Солженицына и Решетовской. Ростов-на-Дону, 27 апреля 1940 г.

Они были студентами Ростовского университета. Александр Солженицын учился на физтехе, а Наталья Решетовская на химическом факультете. Она с друзьями стояла в вестибюле университета, когда с лестницы буквально скатился высокий, большой и лохматый Саня, которого приятели прозвали Моржом. Так они впервые встретились. А потом была вечеринка в Наташином доме, куда пригласили и Солженицына. Уже после этого вечера Александр написал акростих для своей Натальи. Это было почти признание, между молодыми людьми завязалась вначале крепкая дружба, а позже возникли более глубокие чувства.


Друзья юности: А. Солженицын, К. Симонян, Н. Решетовская, Н. Виткевич, Л. Ежерец. Май 1941 г.

Когда Александр признался ей в любви, она просто заплакала, ничего не ответив. И лишь через несколько дней, разобравшись в себе, Наталья написала ему, что тоже любит. Они расписались втайне от всех 27 апреля 1940 года. И отправились вместе в свадебное путешествие в Тарусу. Они были счастливы в своей юношеской светлой любви. Только вот детей молодой супруг не хотел. У него были далеко идущие планы, дети могли помешать их осуществлению. Наталья не возражала. Казалось, что впереди вся жизнь. Счастливая, бесконечная. А уже через год пришла война.

Любовь и разлука

Солженицын в военные годы.

Александр Солженицын с самого начала войны стремился попасть на фронт. Но по состоянию здоровья ему отказали, направив на работу учителем в Морозовск Ростовской области. Оттуда он все же был призван в армию, в октябре 1941 года. А уже в апреле 1942 Александр Исаевич добился направления в артиллерийское училище, после окончания которого попал, наконец, в действующую армию и стал командиром батареи звуковой разведки.

Встреча супругов на фронте. 1943 г.

А потом он нашел возможность вызвать к себе Наталью. Они провели вместе целый месяц, почти немыслимая роскошь для военного времени. Правда, Наталья несколько тяготилась своим неопределенным положением в дивизионе, поэтому, как только представилась такая возможность, уехала в тыл заниматься научной деятельностью.

Александр Солженицын в ватнике с лагерными номерами.

В феврале 1945 года от него перестали приходить письма. Позже Наталья Решетовская узнает: муж ее арестован за неосмотрительную критику политики Иосифа Сталина в переписке с другом.
Наталья выяснила, где находится супруг, стала помогать ему, по мере своих сил. Регулярно отправляла посылки ему в места заключения, даже когда самой было непросто. Невозможно было признаться никому, что супруг – политический заключенный. Александр Солженицын скажет позже, что Наталья спасла ему жизнь в заключении.

Развод и жизнь с чистого листа

А. Солженицын и Н. Решетовская, Рязань, 1958 г.

Александр Солженицын и Наталья Решетовская осознавали, что их разлука может никогда не закончиться. Заключение могло быть бессрочным. Поэтому он неоднократно предлагал Наталье устроить свою жизнь, не ждать его возвращения.

И Наталья решилась на отношения со своим коллегой, вдовцом, у которого было двое замечательных сыновей. К этому времени уже было известно, что вследствие болезни своих детей у Наташи не будет. И в 1948 году она заочно оформила развод со своим первым мужем.


А. Солженицын и Н. Решетовская в Сологче. 1963 г.

Пять лет она прожила с другим мужчиной, но когда в 1956 году Александр Исаевич вернулся из заключения и предложил начать жизнь сначала, она согласилась. Повторный брак они заключили 2 февраля 1957 года. Позже оба они признают, что совершили ошибку, попытавшись второй раз войти в одну и ту же реку.

Наталья полностью посвятила себя мужу. Она старательно помогала ему во всем, выполняла все его желания. Но ее Саня все больше отдалялся от нее.

Наталия Светлова

Он познакомился с Наталией Светловой в 1968 году. Она помогала ему в перепечатке рукописей. К моменту знакомства Александр Солженицын успел стать знаменитым, а вскоре и опальным писателем.

Он неустанно трудился и нуждался в помощи. Наталья, 29-летняя аспирантка МГУ подходила на роль помощницы почти идеально. Она тоже была очень трудоспособна, энергична, да к тому же разделяла взгляды Александра Исаевича.


Александр Солженицын и Наталия Светлова.

По словам писателя с того момента, как он положил ей руки на плечи, их жизни переплелись и закружились. Он называл ее Алей, именно ей суждено было стать его музой и путеводной звездой.

Драматический развод

Александр Солженицын.

Но он еще два года метался между двумя женщинами. С одной стороны была Наташа, которую он когда-то очень любил. С другой – Аля, без которой он не мог представить себе дальнейшей жизни. Вопрос решился, когда Наталия сообщила ему о том, что ждет ребенка. Только тогда он, наконец, заговорил с женой о разводе.

Александр Солженицын и Наталия Светлова с первенцем Ермолаем.

Но Наталья никак не хотела отпустить своего мужа. Она всячески затягивала дело, всеми силами стараясь удержать мужа и не дать ему развода. По слухам, она даже писала на него доносы в КГБ.

Этот мучительный процесс длился целых три года, полностью вымотав всех участников любовной драмы. Наталя Решетовская попыталась свести счеты с жизнью, но докторам удалось ее спасти. К тому моменту, как она дала свое согласие на развод, у Солженицына и Наталии Светловой уже подрастали двое сыновей, а они ожидали появления на свет третьего ребенка.
Новая семья

Александр Исаевич с сыновьями в саду их вермонтского дома.

С Наталией Дмитриевной Солженицын прожил до конца своих дней. После лишения его советского гражданства в феврале 1974 года он был изгнан из страны. Через шесть недель супруге с детьми разрешили присоединиться к мужу. Они прожили в эмиграции долгих 20 лет.


Наталья Дмитриевна и Наталья Алексеевна.

Наталья Решетовская написала шесть книг мемуаров о своем бывшем муже. Многие вещи, описанные в ее воспоминаниях, глубоко оскорбили писателя. Даже после своего возвращения на родину Солженицын отказался встречаться ос своей первой супругой, однако до конца дней помогал ей материально через Наталию Дмитриевну.


Большая семья.

Вдова писателя, пытаясь описать свою жизнь с Александром Исаевичем, говорит, что они просто жили вместе, вместе работали, растили детей. Они просто были счастливы.